Павел Селуков - Добыть Тарковского

— Сева?

— Что?

— Мне кажется, это ягуар.

Я мгновенно открыл глаза и подхватил с земли Нимбус. Никакого ягуара не было. Зато была Томина грудь. Я сглотнул и склонился над палочками. Трем-потрем, не отвлекаемся. Трем-потрем, с ума не сходим. Без толку. Как они, блядь, это в фильмах делают?

— Может, камни попробуем? Давай я натаскаю всяких камней, а ты будешь из них искорки высекать?

— А из камней тоже высекают?

— Вроде высекают. Я не люблю походы. Там туалета нет.

— Тут тоже. Надо будет сделать.

— Ты сможешь сколотить туалет?

— Нет, я смогу выкопать две ямки с подветренной стороны.

Тома смерила меня взглядом и ушла за камушками. Когда она встала, ее грудь колыхнулась. Не поймите меня неправильно. Я не маньяк. Идите нахуй. Просто когда пиздец полный, надо на чем-то хорошем сосредоточиться, иначе по фазе можно поехать. Ну, или на прекрасном, как это сделал я. Камушки Тома таскала с фантазией. Положила на руки палки, оставшиеся от шалаша, а уже на палки, как на площадку, — камушки. Россыпь целую принесла. Я те сёк, эти сёк, часа два сёк, отчаялся уже, когда на мох искорка вылетела. Забегал, бля. Такое волнение. Тварь я дрожащая или костер разжигающий охуительный Прометей? Жить захочешь, и не так выебнешься.

Иди, говорю, Тома, сооружай костровище. Набери больших камней и выложи их кругом. Только не у входа в шалаш, а между шалашом и джунглями. Чтоб ягуарам неповадно было. Про ягуаров я припиздел. Нет тут, видать, никаких ягуаров. А вот дымом дышать неохота. Справилась. Она у меня умница. У меня . Чувствуете, какая хуйня происходит? Ночью еще прижимается. Пробовали скрывать стояк в одних плавках? Я скоро попробую.

Костер перенесли. Кору пошел запасать. И листья. Больше ничего не горит. Влажность, хули. Спать решили по очереди, чтоб огонь не погас. Я запомнил, из каких камушков искорка вылетела, но никто ведь не поручится, что она вылетит во второй раз. Не готов я так рисковать. Интересно, крабов можно жарить? На рыбалку надо сходить. Исследовать остров. Фруктов еще каких-нибудь найти. Звезд ёбнутых запасти. Томе палку спилить. Чё она без Нимбуса, как дура? У меня в Перми столько дел не было, как на этом сраном Баунти. Бац — ночь. Сели у костра. Ладно, хоть дров успел натаскать. А Тома... Эти бабы... Они не отдупляют. Нельзя прижиматься к мужчине, когда ты без одежды, потому что ты грудью, блядь, прижимаешься! Да, одиноко. Да, муж погиб. Да, платонически. Да, страшно. А мне каково? У меня лучший друг погиб. Совсем не тикает, кулёма слепошарая. Села рядом, голову на плечо положила. Так и уснули у костра. Большое дело — костер. Особенно если ты думал, что никогда его не увидишь.

Два раза ночью вставал — дрова подкидывал. Утром на водопад полез. Сначала хотел в костер побольше накидать и Тому с собой взять, но чё-то очканул. Смотри, говорю, за костром, а я за водой схожу. Не стал ей говорить, что полезу. Весь мозг выест. А там и лезть нехуй. Овраг крутой, вроде наших мотовилихинских. Ать-два, ать-два. За стволы главное держаться. Влез. Вид — ебать-колотить. Море в основном. Земли хуй да маленько. Ручей из скалы течет. Ни селений, ни дымка. Ничего. Я б охуел, если б там пятизвездочный отель стоял. Я тут, значит, воду в листьях ношу, огонь добываю, а они там «Пину коладу» хуярят в шезлонгах. Попер обратно.

Томы нет. У костра нет, в шалаше нет. Заозирался. У воды лежит. Побежал. Ужас. Упал на колени. В сознании. Еле-еле. Чё за херня! — ору. Что с тобой?! Купалась, говорит. Нога, говорит. Живот. Не могу. Медуза. Больно. Слезы текут. Взял на руки, побежал в шалаш. Будто, блядь, в шалаше лекарство есть. Уложил на листья. Как, спрашиваю, она выглядела? Специалист хуев. А Тома молчит.

Забытье. Лоб потрогал. Чуть не обжегся. Забегал вокруг шалаша. Тома застонала. Думать стал. Раз жар, компрессы надо холодные. Снял трусы, побежал к ручью. Промочил. Назад кинулся. Положил на лоб. Яд, думаю. Типа змеиного. Отсосать можно. Давай укус искать. Не нашел. Одни ожоги. На ногах, на животе. Пузыри гнусные. Смотрю — трясет Тому. Придержал рукой. Чую — обкакалась. Пиздец. Ад какой-то. Умрет, думаю. Снял компресс. Перевернул. Вытер попу. Руками какашки собрал. Вынес. Выкинул. Руки о песок вытер. К ручью побежал. Трусы прополоскал. В листок воды набрал. Вернулся. На спину перевернул. Влил в рот. Губы обнесло. Положил компресс. Сел рядом. Горячая вся. Шок ебучий. На колени встал. Господи, говорю. Пожалуйста. Пожалуйста, сука! Не умею молиться. Ебан. Час стоял. Потом компресс мочить побежал. Костер проебал. Потухло все. Ночь грянула. Хоть глаз выколи. Компресс высох. Жар такой. Мочить пошел. Нимбус забыл. Кое-как дошел. Упал дважды. Пять раз за ночь ходил. Утром описилась. Перевернул. Выкинул листья. Ветки выкинул. Песка набросал. Новые положил. Не должен человек в моче и говне лежать.

Пульс пощупал. Не знаю зачем. И так слышно, что дышит. Хрип такой.

Может, растения, думаю? Растения, может?! И много пить. Ушел. Того нарезал, сего нарезал, хуйни всякой. Схавал. Выждал. Не умер. Отжал фрукты Томе в рот. Глотает. Пить ей надо. Много пить. Каждые полчаса. На ручей забегал. Вода спасает. Сутки бегал. Зайчики в глазах. Озверел. На морально-волевых. Краба убил. В кашицу мясо размял. Попытался Тому накормить. Не ест. Фрукты размял. Проглотила. Костер надо, а как костер, если пить? Похуй на него. Двое суток.

Когда за водой не бегал, рядом с Томой лежал. Ее знобить начало. Грел как мог. Уснул нечаянно. Как в яму ёбнулся. От шепота проснулся — Сева, Сева... Охуел от счастья. Тома, говорю, Тома! Слабенькая. Сбегал на ручей. Обтер с ног до головы. Водой напоил. Будешь, говорю, краба? Съела. Уснула сразу, без хрипов. Рядом лег. Проснулись лицом к лицу. У нее глаза такие... Не знаю, как сказать. Теплые, что ли? Я заплакал. То есть не как баба какая-нибудь, просто слезы чё-то потекли. А Тома... Она их стала целовать. Мои слезы. Пиздец, короче. Ты живая, говорю. Моя Тома. А она в губы. И я. Не знаю. Нежно-нежно, едва-едва. Так и влюбляются в авиакатастрофы. Бред какой-то.

Через три дня Тома встала на ноги. Пока она лежала, я у костровища сидел — камешки сёк. Высек. С огнем вообще житуха наладилась. Тома трусики сняла. Типа — единство стиля и нахуй цивилизацию. Ночью все само получилось. Легли. У меня сразу... Тома тоже. Как будто так и должно быть. Говорить мало стали. Телами переговаривались. Телами как-то красноречивее получается. Восторг! Но это хуйня. Не хуйня, конечно, это самое главное. Не умею я излагать. Мы буквы сделали. Не «Спасите, суки», а три — SOS . «Спасите, суки» лучше звучит, но делать их каждый день заебёшься. Три месяца прошло. Каждую ночь жгли. Ни самолета, нихуя. А мы же спим. Ну, то есть, ебёмся. Нет, не ебёмся. Занимаемся любовью. Короче, я достаю, но не всегда вовремя. Первые капельки, их вообще не чувствуешь, понимаете? А если, думаю, Тома залетит? Сначала я об этом легко думал, в пол-извилины. А вчера во всю извилину задумался. Лежу такой, руку ей на животик положил, и как-то, блядь, боязно. Роды, представляете? В сраном шалаше. Под моим чутким руководством. Аж мурашки по коже.