Павел Селуков - Халулаец

Но, наверное, Катя сегодня не зайдет. Я о ней как-то слишком долго думал, а когда о ком-то долго думаешь, он никогда не заходит. Наверное, Сашка припрется. Сашка — это такой человек, у которого все было хорошо, а теперь плохо, и он это «хорошо» с таким усердием вспоминает, будто оно к нему от этого вернется. У Сашки нет будущего не так, как у нас у всех его нет, а потому, что он туда вообще не смотрит. Ему, видимо, такие взгляды не кажутся безопасными. Ему кажется безопасным смотреть назад, где все с гарантией хорошо. Слушать Сашку — это все равно что мифы Древней Греции слушать в исполнении Райкина. Особенно его приятно слушать, когда рядом Катя, и мы сидим на берегу Евпата, который говорит вместе с Сашкой, но на полтона ниже, как бы приуготовляя фон.

Полчаса я о такой вот ерунде думал и смотрел на дверь. Два по сто навернул. Тут дверь распахнулась, и в «Кабачок» зашел Миша Кулема. Его я никак не ожидал увидеть. Интересно, а вертухаи с «четверки» в курсе, что Миша освободился? Пожалуй, в курсе. В Ныробе с этим строго.

Увидев меня, Миша заорал:

— Олежек, братан!

Он десять лет отсидел. Когда столько сидишь, очень, наверное, хочется выйти и заорать. Чем угодно можно десять лет заниматься, но если вдруг прекратишь, это новое состояние чудом покажется. Миша весь был под каким-то чудом. Весь сиял. Прямо «Сияние» Стивена Кинга.

Подсев ко мне за столик, Миша взял сто и бутерброд. Я тоже взял сто и бутерброд. Мне хотелось чем-то поддержать сидельца, и я решил его отзеркалить. Обычно я не беру бутерброд, а тут взял. Взял и задумался. Почему, мол, я его взял, а обычно не беру? А чтобы показать Мише, что он все делает правильно. Мог бы и сказать, но говорить как-то глупо. А тут сто и бутерброд. Наглядно.

— Какие планы, Миша?

— Группу соберу.

— Какую группу?

— Ты чё, забыл?

— Что забыл?

— Ты ж на барабанах сидел!

— Ааа... Ты про школу?

— Конечно. Я поэтому сюда и пришел, чтобы тебя в группу позвать.

Если честно, я вообще не понял, что Миша несет, и сказал:

— Позови.

— Чего?

— Ну, позови меня в группу.

— Ну, так зову. Соберем команду, гастроль дадим, прославимся. Клево я придумал? Чего молчишь? Ты в деле или нет?

Лучше б Саша мне про Древнюю Грецию рассказывал, честное слово. Так неловко, словно я снова девственности лишаюсь. И ведь не скажешь так сразу нет. Это, конечно, было бы правдиво, но кому нужна такая правда? Я решил зайти издалека.

— А где инструменты возьмем?

— Так в школе и возьмем. А когда разбогатеем, свои купим.

— На школьных инструментах можно играть только в школе, а мы там уже не учимся.

— Ладно. Придумаем что-нибудь.

Тут я понял, что Миша все десять лет мечтал освободиться и поехать на гастроли. В глубине души он понимает, что это все бред собачий, просто ему охота помечтать. Миша как бы до сих пор в тюрьме и не может от тамошних мечтаний так сразу избавиться. А может быть, ничего он в глубине души и не понимает. Мне стало страшновато.

— Придумаем, конечно. Правда, помимо инструментов, нужен еще фургон.

— Какой фургон?

— А как перевозить инструменты из города в город? Плюс водитель. Ты ведь не водишь?

— Нет.

— И я не вожу. И Вадя-гитарист не водит. А Надя, которая бубном трясла, вообще в Краснодар уехала.

— И чё теперь?

— Ну, вначале нам с тобой на работу надо устроиться. Потом ты пойдешь учиться на права. Накопим на фургон и инструменты. Затем будем у меня в гараже сыгрываться, оттачивать мастерство. Когда отточим, тогда и поедем на гастроль.

Миша крепко задумался и сопроводил это комичным чесанием подбородка.

— Я как-то по-другому себе это представлял...

— Выпьем еще?

— Не. Чё-то перехотелось. Я домой пойду. Бывай.

— Бывай.

Миша поднялся и тихо вышел из «Кабачка». Правильно он сделал, что ушел. Встречаться с реальностью лучше в одиночку и не пьяным.

А я снова на дверь уставился. После Миши мне на нее как-то тревожно смотрелось. Мне подумалось: вдруг сегодня такой день, что в дверь только странные люди будут заходить, от которых мне будет неловко? Неловкость хуже страха, потому что страх понятно, как побороть, а как побороть неловкость — непонятно. Страх на тебя как бы всегда нападает, а на неловкость ты как бы всегда соглашаешься. А отбиваться намного проще, чем не соглашаться, тем более если не соглашаться глупо.

Короче, не стал я дожидаться, пока дверь второй раз откроется. Утек. А то я в школе не только в группе играл, но и в кружок ходил театральный. Не готов я обсуждать создание Пролетарского театра. Какие угодно люди в «Кабачок» приходят, говорю же...

2013 год. На полу проснулся. Дверь сломана. Я ее пьяный закрывал, не закрыв замок. Загнул железные колбаски, короче. Встал. Обошел квартиру. В дальней комнате Мага спит. В большой — Петруха. Что характерно, оба на полу. Банку с мелочью нашел. Литр пятикопеечных монеток. Растолкал Петруху. Считай, говорю. В твоих руках наш опохмел, то есть будущее. Магу будить не стал, он взбалмошный и считать не умеет. Сам в кресло повалился — дрожать и думать о смерти. Через полчаса Петруха досчитал: 53 р. 35 коп. Два фунфырика «перцовки». Повод выйти на улицу. Растолкал Магу. Его тяжело будить, поэтому я просто за ногу Магу взял и поволок по линолеуму на выход. В прихожей он проснулся, сказал: пусти — и надел ботинки. В каком-то смысле Маге так сподручнее передвигаться. Если б он всю жизнь так передвигался, может, и не сел бы два раза в тюрьму.

Вышли из дома втроем на улицу, как кроты на поверхность. У нас в Перми два лета и оба бабьи. Едва успеваешь охуеть от жары, как уже приходится охуевать от холода. Уж что-что, а охуевать мы умеем. Мне кажется, некоторые начинают охуевать после шлепка акушерки и заканчивают ближе к семидесяти. Лично я нахожусь ровно посередине этого процесса. Жить в Перми в июле — это как жить с красивой стриптизершей, но фригидной. Во-первых, противоестественно, во-вторых, от Камы яйца сводит. Однако все равно радуешься, потому что дефицит жарких дней к этому обязывает. Это как день рождения справлять, когда настроения нет. Или читать книжку только потому, что о ней из каждого утюга говорят. Пермское лето принуждает себя признать. Это такое чудо, в которое нельзя не верить.

До аптеки мы шли мужественно и молча. В аптеке работал кондиционер. Петруха встал под его струю и кончил лицом. Мага встал рядом и тоже кончил. Это национальная забава пермяков — кончать с кондиционером. Я не соблазнился. Я купил два фунфырика и пошел на тенистую лавку по соседству. Через пять минут ко мне примкнули Мага, Петруха, три пластиковых стаканчика и бутылка воды. «Перцовку» один к одному разводят. Из двух фунфыриков ровно три стакана пойла получается. Начинающие алкаши удовольствие растягивают. Им страшно вот так сразу выпить и снова остаться без пойла. Нам не страшно. Мы уже понимаем, что удовольствие к нашей жизни никакого отношения не имеет. Крякнули, саданули, закурили по последней. Дом отбрасывает тень. Плюгавая ива создает уют. А через полчаса снова искать пойло. Только пройдет дрожь, только исчезнет из живота липкий комок, только проклюнется уверенность в собственных силах... Ничто так быстро не превращает меня в человека и обратно, как алкоголь.