Валентина Сидоренко - Страстотерпицы [litres]

Супруги Собольковы в этот день поили родственницу чаем. Милка за столом чинилась, ела мало и, посматривая на дом и обстановку сестры, подумала: «Ничего особенного. Дом как дом. Счас в Култуке лучше живут». За столом сидел Митяй и болтал без умолку. Клавдия нет-нет да удалялась с письмом в материну боковушку, перечитывала строки и прижимала лист к груди. Потом, спохватившись, приносила с мороза то сальца, то тушенку, то домашнюю колбасу.

– Я чуть дуба не дал, – признавался Митяй, выпив стопку. – Как белуга заревела. Я не знаю, как Гоха жив остался. Вы че так орете, бабы?!

– Ты своего отправь на войну. Посмотрим, как ты заорешь.

Провожали Милку за калитку. Вышли все, и Митяй, и подошедшая Варвара.

– Я приду к тебе завтра, – сказала вдруг Клавдия. – Управлюсь, обед сготовлю и приду.

Георгий смотрел с глубокой печалью на Милку. Она уходила неверно и одиноко, как подраненная, ослабевшая птица…

Клавдия пришла после обеда. Уже хорошо подмораживало, но били ветра, и байкальская сырость сквозила до костей. Милка протопила дом, вскипятила чай и сварила картошки.

– Живешь, как при коммунизме. – Клавдия ввалилась шумно, с сумками. Долго отдыхивалась у порога. Потом сняла пальто и шаль.

– У тебя тепло, – сказала она, разбирая сумки. – Сальца тебе принесла. Печеночки вот. Огурцы, капусту. Икру сама делала. А это пирог стряпала с черникой. Давай пить чай.

Чай пили на кухне. Сестра по привычке кормить все подкладывала Милке в тарелку, и та ела за двоих. Особо пошло после стопочки.

– Выпьем, сестра, – сказала Клавдия. – Кто старое помянет, тому глаз вон. Я, веришь-нет, ночью встаю. Смотрю – на месте ли Красуля. – Она встала, прошлась по дому. – Старый дом… Старый дед Кузьма ставил. Царствие ему небесное. Тятенька наш в него пошел. Продавать его грех… грех.

– А я и не продаю, – чувствуя подвох, заявила Милка.

– Его и нельзя продавать. Он родовой… Не надо чужим людям тут хозяйничать.

Милка выжидающе помолчала. До нее стало доходить, что все это не зря и недаром: печенка, пироги, сало… И ласка тоже у сестрицы задарма не выдается.

Клавдия, походив, села напротив сестры и, прямо глядя на нее, предложила:

– В общем, так, Людмила. Дам я тебе тридцать тысяч…

Милка ждала, что сестра скажет еще.

– А ты мне пишешь отказ от дома.

– Как это?!

– Да так. Уезжай. Марина с тебя живой не слезет. Она ведь рэкет нашлет. А тут рассчитаешься. И на первое время тебе хватит. Устроиться…

– Где?! Где я устроюсь?

– Не знаю… Где вы там устраиваетесь. Но и тут тебе жизни нету. Работать ты не любишь. Вам бы с Толиком все скакать было!.. При Советах-то жись влеготку была. А счас народ едва выживает. Ушел твой поезд… здеся.

– Т-а-к! Спасибо, сестрица. – Милка отшвырнула от себя тарелки на столе. – Отступного, значит, платишь. Только дешево считаешь. Этот дом сейчас тысяч двести стоит.

– Ну ты привыкла загибать. Чтобы его за двести продать, в него тысяч шестьдесят… – Клавдия оценочно обвела дом глазами. – Вложить надо. Не меньше… Усадьба запущена. Ну и потом ты забыла… Я такая же наследница дома… как и ты… Без меня ты его не продашь.

– Сволочь ты, Клавка!

– Я, может, и сволочь, но дом сберегу. По крови пойдет. Пашке достанется. Придет парень, женится, и наш род здесь и останется. А тебе, Милочка, сколь ни дай, все профукаешь. Не забывай, на мне двое похорон было. Ты ведь рубля не вложила.

– Я их где возьму?!

– Я их тоже не печатаю. Горбу моему скоро шестьдесят стукнет. Отмантулила я свое. Пашку бы дождаться да на ноги поставить. – Клавдия поднялась, надела шаль, пальто. – Давай, сестра, не раздумывай. Тридцать тысяч – нормальные деньги. Я еще с Мариной поговорю: скостит тебе долг.

– Змея подколодная ты. Удавить хочешь.

– Не прогадай, – спокойно посоветовала Клавдия, – а то башку потеряешь, – и не спеша вышла. Проходя к калитке, подобрала полено, пробросила его к сараю.

Через два дня в доме кончились дрова, потом продукты. Пометавшись дня два в холодном пустом доме, Милка решилась.

«А что я здесь потеряла? – с досадой думала она. – Гошу, который на меня не смотрит. В конце концов моя жизнь – театр. Устроюсь хоть билетером-то. Да завтруппой пойду в ТЮЗ. Там Стрижиха сейчас в фаворе! Заслуженная. Поможет. Неужели так переменилась… что не поможет. Хватит, хлебнула. Наголодалась вволю…»

Клавдия встретила ее сдержанно:

– Явилась! Не запылилась! Садись, мы чай пьем.

Супруги Собольковы завтракали.

Всегдашняя Клавдиина основательность прочно отображалась на столе.

– Хорошо живешь, – вздохнула голодная Милка.

– Чего ж! Для этого и работаем. Не поешь – не попашешь. Да и мужик… – Она взглянула на Георгия. – Он пожрать любит.

Георгий встал, набросил на плечи тулуп и молча вышел. Клавдия с тяжелой грустью смотрела в оконце, как муж шагает в столярку.

– Ну, – спросила она, холодно обратившись к сестре. – Чего надумала?

– А чего думать?! – тихо ответила Милка. – С голоду, что ль, дохнуть!.. Да и одна я тут… Как перст…

– То-то! Садись, пиши!

Она принесла из залы тетрадь и ручку. Вынула посередке распашонку листа и, деловито освободив краешек кухонного стола, положила все перед сестрой.

Милка сидела прямо, молча, боясь взять ручку.

Клавдия постояла над нею и ушла в залу.

Вернувшись, она тщательно перечитала написанное сестрою. Потом вынула из кармашка на груди сережки.

– Вот, тебе мать завещала.

Глаза у Милка загорелись. Она ухватила сережки и, разнимая их, подскочила к низкому зеркалу у печи. Потом, сияющая, повернулась к сестре.

– К глазам! – заметила Клавдия.

Милка переродилась вмиг. Она то подымала, то опускала волосы на голове. Вертелась со всех сторон.

– Вот спасибо! Вот здорово! Все-таки мне достались! – победоносно заявила она, напоминая их детские споры.

– Тебе, тебе! Не продавать только! Материнское.

– Они, наверное, очень дорогие.

– Да уж.

– А че сразу не отдала? Хитрая ты, ох и хитрая… – Помолчав добавила: – Потому все тебе и досталося: и Гошка, и дом… И Култук…

– Хитрости моей… Слезы да бессонница, – усмехнулась Клавдия. – Да горбачусь по сию пору. Руки вон уже лопату едва держат. А ноги!.. Вот и вся хитрость. – Она помолчала…

– Не умела ты ничего ценить, Милка… Все тебе задарма доставалось. А на семью нужно вкалывать. Кажен божий день. С утра до вечера. И конца этому нету… Ну да ладно, я вот сама бы к тебе сегодня пришла.

– Да ты что?!

Клавдия взяла с табурета пакет, не замеченный Милкою.

– Это тебе от нас с Гошей.

– Что это?! Зачем! – Милка вынула большую цветастую шаль из пакета.

– Тебе же пятьдесят сегодня! Забыла, что ль?

– Господи! Совсем забыла, – ужаснулась Милка. Она накинула платок на плечи.