Джей Вэнс - Элегия Хиллбилли

Те три года, что я провел с Мамо — без переездов и чужих людей вокруг, — меня спасли. Я сам не заметил, как изменилась моя жизнь. Оценки понемногу стали лучше. Еще у меня — хоть тогда я этого не знал — появились верные друзья на всю жизнь.

Мы с Мамо начали обсуждать проблемы нашего общества. Мамо заставила меня устроиться на работу: мол, это пойдет мне на пользу и позволит понять цену деньгам. Сперва уговаривала, потом перешла к угрозам, и я устроился кассиром в местный супермаркет «Диллман».

Работа за кассой невольно превратила меня в социолога-любителя. Многие покупатели вели себя довольно странно. Наша соседка, например, всегда орала на меня из-за малейшего пустяка: что я не улыбнулся ей или что складывал продукты вперемешку в один пакет. Одни покупатели суетливо бегали по всему магазину, бестолково разыскивая нужный им товар. Другие ходили неспешно, по очереди вычеркивая строчки из списка покупок. Кто-то покупал только полуфабрикаты и консервы, кто-то выкладывал в тележку исключительно свежие продукты. Чем более усталым выглядел человек, тем больше он брал консервов — значит, скорее всего, он был бедняком. Еще я догадывался о доходах покупателей по одежде и по скидочным купонам, которые они предъявляли на кассе. Через несколько месяцев я как-то спросил у Мамо, почему детскую смесь покупают только бедняки. «Разве богатые люди не рожают детей?» Мамо не смогла мне ответить, а сам я догадался лишь несколько лет спустя: дело в том, что матери из обеспеченных обычно кормят детей грудью.

На работе я все больше узнавал о классовом делении американцев, а заодно начинал презирать и богачей, и представителей моего собственного класса. Владельцы «Диллмана» были людьми старомодными и позволяли обеспеченным людям брать продукты в кредит, сумма которого порой доходила до тысячи долларов. Я знал, что если кто-то из моего окружения задолжает магазину тысячу долларов, то ему в ту же секунду предъявят счет. Меня бесила одна мысль, что начальник считает моих родственников менее платежеспособными, чем тех, кто приезжает за покупками на «кадиллаке». Впрочем, я себя успокаивал: не переживай, Джей Ди, когда-нибудь и у тебя здесь будет кредит!

Еще я узнал, как ловко люди обманывают систему социального обеспечения. Например, берут две дюжины упаковок газировки по продуктовым талонам [42] Американская федеральная программа социальной поддержки предполагает выдачу жителям с малыми доходами талонов (сегодня — пластиковых карт), которые могут использоваться для приобретения в магазине любых продуктов. , а потом перепродают ее чуть дешевле, зато за наличку. Или просят разделить чеки, чтобы за продукты питания расплатиться талонами, а за пиво, вино и сигареты — наличными. И на кассе всегда размахивают мобильными телефонами! Я долго не мог понять, как так получается: почему мои родные еле сводят концы с концами, а какой-то сброд, живущий за государственный счет, покупает новенькие гаджеты, которые нам не по карману?

Мамо внимательно выслушивала мои откровения. Мы стали с недоверием относиться к нашим собратьям по рабочему классу. Людям нашего круга приходилось несладко, но мы боролись: усердно работали и верили в светлое будущее. Беда в том, что вокруг было слишком много тех, кто довольствовался жизнью за счет государственных пособий и жил при этом получше нашего. Каждые две недели я получал зарплату и видел, как из нее вычитают федеральные и региональные налоги. При этом наш сосед-наркоман покупал бифштексы на косточке, которые я себе позволить не мог — и происходило это по воле дядюшки Сэма за мой счет.

К такой мысли я пришел уже в семнадцать лет, и хотя сейчас я стал несколько спокойнее, чем тогда, именно в тот момент я впервые задумался, что столь любимая бабушкой политика «партии рабочего человека» — то есть демократов — не так уж успешна, как кажется.

Политологи написали немало книг, пытаясь объяснить, как так вышло, что Аппалачи и Юг за одно поколение из демократов вдруг стали ярыми республиканцами. Многие винили расовые отношения и участие демократической партии в движении за гражданские права. Другие ссылались на специфику религиозной веры, социальный консерватизм и влияние, которое имели в этом регионе евангелисты. Однако, думаю, правда в том, что многие представители рабочего класса видели вокруг то же самое, что и я. Белые рабочие в 1970-е годы стали поддерживать Никсона по весьма простой причине, которую можно выразить одной емкой фразой: «Правительство платит людям, которые абсолютно ничего не делают ради нашего благосостояния! Мы пашем всю жизнь, а они над нами смеются!» 20Примерно в то же время давний приятель Мамо и Папо, живущий по соседству, зарегистрировал свой дом в «Восьмой программе». «Восьмая программа» предлагает жителям с низкими доходами ваучеры на аренду жилья. Бабушкин сосед не мог сам платить за аренду, но когда он подал заявку на субсидию, Мамо сочла его предателем, потому что с его легкой руки в наш район могла двинуться «всякая шваль», тем самым снижая стоимость недвижимости.

Несмотря на все попытки провести грань между работающими и неработающими бедняками, мы с Мамо все-таки понимали, как много у нас общего с теми, кто обеспечил нашему классу дурную славу. Пользователи «Восьмой программы» были такими же, как и мы. Вскоре по соседству с бабушкой поселилась первая семья получателей субсидии. Глава семьи тоже родилась в Кентукки, а в юности переехала на север вместе с родителями, искавшими лучшей жизни. После пары неудачных романов обзавелась ребенком, отец которого тут же исчез. Она была милой женщиной, как и ее дочь. Но слишком любила рецептурные лекарства и ночные скандалы. Мамо, увидев в ее доме, словно в зеркале, до боли знакомый образ, ожидаемо рассвирепела.

Так на свет появилась Бонни Вэнс, эксперт в области социальной политики. «Ленивая шлюха, ее бы на работу гнать метлой!», «Терпеть не могу ублюдков, которые дают всякому отребью деньги на переезд в наш уютный район!». Доставалось от бабушки и людям, которых мы встречали в продуктовом магазине: «Ума не приложу, почему работяги, которые всю жизнь пахали как проклятые, теперь сосут лапу, а всякие лоботрясы за наши налоги покупают выпивку и мобильники».

Моя добрая бабуля то ругала правительство за его чрезмерные старания, то возмущалась, что оно сидит без дела. Впрочем, власти всего лишь помогали малообеспеченным людям обустроить свой быт, и Мамо была рада, что бедняки хоть так получают нужную им поддержку. Сама «Восьмая программа» не вызывала у нее негодования, в душе Мамо по-прежнему оставалась демократкой. Порой она рассуждала о нехватке рабочих мест и возмущалась вслух, почему ее приятель никак не может найти в свою фирму нормального работника. В минуты наибольшей жалости она вопрошала, отчего наше государство позволяет себе авианосцы, но у него не хватает средств на новые лечебницы для наркоманов (вроде той, где проходила реабилитацию наша мать). Иногда критиковала богачей, которые не желают разделить с правительством бремя социального обеспечения граждан. Каждое неудачное голосование за внедрение налога на улучшение школьного образования (проект которого неоднократно выдвигался на обсуждение) заставляло ее обвинять наше общество в нежелании обеспечить детей вроде меня достойным будущим.