Джей Вэнс - Элегия Хиллбилли

Стэнфорд — одно из лучших учебных заведений страны — я рассматривать не стал. Дело том, что их заявка включала в себя не только стандартный набор документов (копию табеля с оценками, результаты экзамена и эссе); в Стэнфорде требовалось еще и личное согласие декана из колледжа: документ, написанный по определенному шаблону и заверенный подписью, подтверждающей, что ты не полный идиот.

Беда в том, что я не был лично знаком с деканом Университета штата Огайо. Уверен, что она замечательная женщина и без колебаний подписала бы нужную мне бумагу, которая, по сути, была не более чем простой формальностью. Однако обращаться к ней с просьбой я не посмел. Мы с этой женщиной никогда не встречались, я у нее не учился, и, что самое важное, я ей не доверял. Какими бы достоинствами она ни обладала, для меня она была человеком посторонним. Преподаватели, которых я просил написать рекомендательные письма, мое доверие заслужили. Я видел их каждый день, писал у них контрольные, делал задания… Как бы я ни любил свой колледж, я просто не мог отдать судьбу в руки незнакомки.

Я пытался себя переубедить. Даже распечатал бланк и поехал с ним в кампус. Но когда настало время, просто скомкал бумагу и выбросил ее в урну. Дорога в Стэнфорд была закрыта.

Я решил, что меня больше привлекает Йельский университет. У него была особая аура: Йель благодаря своим маленьким академическим группам и уникальной системе оценок считался наиболее удобной стартовой площадкой для начинающего юриста. Беда в том, что подавляющее большинство его студентов — выходцы из частных элитных колледжей, поэтому я считал, что с государственным колледжем за плечами там делать нечего. И все же на всякий случай подал онлайн-заявку.

Одним весенним днем в 2010 году, вскоре после полудня, у меня зазвонил телефон, и на экране высветился номер с незнакомым кодом «203». Я ответил. Звонивший представился директором приемной комиссии Йельской школы права и сообщил, что меня приняли в выпуск 2013 года. Я был в таком восторге, что весь разговор плясал от радости. Когда мой собеседник распрощался, я бросился звонить тетушке Ви, и та, услыхав в трубке мой взволнованный голос, сперва решила, что я попал в аварию.

Эта идея — учиться в Йеле! — меня так захватила, что я был готов влезть в любые долги. Учеба стоила двести тысяч долларов — немыслимые деньги! Однако университет неожиданно предложил финансовую поддержку, которая превзошла все самые смелые ожидания. Первый курс оплатили практически полностью. Не потому что я и впрямь это заслужил; просто оказалось, что я едва ли не самый бедный учащийся из всего потока, а Йель всегда щедро финансировал нуждающихся студентов. Впервые на моей памяти мне предложили такую прорву денег! Йель не только воплотил собой все мои желания, он еще и обошелся намного дешевле любого другого университета.

В «Нью-Йорк таймс» недавно писали, что самые дорогие учебные заведения, как ни парадоксально, вполне доступны студентам с низкими доходами. Возьмем, к примеру, парня, чьи родители зарабатывают тридцать тысяч долларов в год — сумму, ненамного превышающую прожиточный минимум. Такому студенту учеба в любой не самой престижной школе Висконсинского университета обойдется в десять тысяч долларов в год, но если обратиться в главный филиал, расположенный в Мадисоне, то там заплатить надо будет всего шесть тысяч. А вот в Гарварде с такого студента попросят сущие гроши — всего тысячу триста, хотя в целом обучение там стоит более сорока тысяч долларов за год! Разумеется, абитуриенты вроде меня этого не знают. Мой приятель Нейт, умнейший человек на всем белом свете, хотел поступить в Чикагский университет, однако не подал документы, потому что испугался стоимости обучения.

Хотя Чикагский университет наверняка бы обошелся ему гораздо дешевле Университета штата Огайо.

Следующие несколько месяцев я готовился к переезду. Тетушка и ее знакомый предложили мне работу на местном складе напольной плитки, и я все лето водил погрузчик, таскал ящики и мел полы. К осени скопил небольшую сумму, чтобы обосноваться в Нью-Хейвене.

День отъезда запомнился на всю жизнь. В этот раз все было по-другому, не так, как в те дни, когда я прежде уезжал из Мидлтауна. Собираясь в армию, я знал, что рано или поздно вернусь домой. Переезд в Колумбус после четырех лет в корпусе морской пехоты и вовсе прошел незаметно… В общем, уезжать из Мидлтауна мне было не впервой, и прежде я всегда испытывал острую тоску. Но сейчас я знал, что никогда не вернусь. И меня это не заботило. Мидлтаун больше не был мне домом.

В первый же день в Йельской школе права меня встретили развешанные повсюду плакаты, сообщавшие о визите Тони Блэра, бывшего премьер-министра Великобритании. Правда новость не вызвала ожидаемого ажиотажа. Я не верил своим ушам: чтобы Тони Блэр собрался к какому-то жалкому десятку студентов? В Университете штата Огайо его ждала бы огромная аудитория, битком набитая людьми! «А, он постоянно здесь бывает! — махнул рукой один мой приятель. — В Йеле учится его сын». Еще через пару дней я свернул за угол возле главного корпуса и чуть не сбил с ног мужчину. Буркнул: «Извините», поднял голову и обомлел — это был губернатор штата Нью-Йорк Джордж Патаки!.. В общем, знаменитостей я здесь встречал едва ли не каждую неделю. Йельская школа права оказалась чем-то вроде Голливуда для зевак, и я, как турист, не переставал изумленно пялиться по сторонам.

Первый семестр был специально устроен так, чтобы упростить студентам жизнь. Пока мои друзья в других юридических школах не разгибали спины в библиотеке и тряслись над рейтингом оценок, который заставлял их конкурировать с однокурсниками, наш декан просил уделять больше времени своим личным предпочтениям, а об оценках пока не думать. Первые четыре дисциплины оценивались по принципу «зачтено / не зачтено», что значительно облегчало учебный процесс. На одной из таких дисциплин, семинаре по конституционному праву, наша группа из шестнадцати человек сроднилась настолько, что стала фактически семьей. Мы называли себя «островом потерянных игрушек» [65] Намек на мультфильм «Олененок Рудольф 2: Остров потерянных игрушек» 2001 года. , потому что у всех нас не было ровным счетом ничего общего. Консерватор-хиллбилли из Аппалачей, гениальная дочка индийских иммигрантов, темнокожий канадец с уличным прошлым, нейробиолог из Финикса, начинающий юрист в области гражданского права, живший по соседству с главным кампусом Йеля, чрезвычайно прогрессивная лесбиянка с фантастическим чувством юмора — все мы были совершенно разными, но сдружились раз и навсегда.

Тот первый год в Йеле буквально сводил меня с ума (в хорошем смысле слова). Я всегда любил американскую историю, а некоторые здешние здания были возведены еще до Войны за независимость. Иногда я гулял по кампусу и искал на домах таблички с датой постройки. Да и сами дома были удивительной красоты — величественные шедевры неоготической архитектуры. Сложная резьба по камню и отделка деревом внутри создавали впечатление, будто ты угодил прямиком в средневековье. Порой мы даже шутили, что учимся в Юридической школе Хогвартса. Да, пожалуй, популярная серия книг про юных волшебников лучше всего описывала здешнюю атмосферу.