Натан Энгландер - Ужин в центре Земли

Затем он вдыхает воздух, глубоко-глубоко, и способность к этому, он знает, должна означать, что сам он пока еще жив.

Но почему тогда этот выстрел звучит и звучит?

Все это бессмыслица какая-то. Разве только…

Зеркало в прихожей завешено тканью, как будто Генерал обитает в доме, где горюют об умершем. Он шевелит пальцами ног и опускает на них взгляд. Он не удивлен, что на нем нет обуви, только носки, как на скорбящем.

Кому такое может понравиться, думает Генерал. И крепко-крепко зажмуривается.

Снова открыв глаза, Генерал чувствует облегчение. Да, он, должно быть, дремал и видел сон. Это самое простое объяснение — потому что сейчас он опять сидит, медный столик-поднос, который сделала Лили, опять стоит сбоку от него. На столике его чашка мятного чая, над ней вьется пар.

Генерал осторожно опускает взгляд себе на колени и видит две миски там, где им положено быть. Облегчение, а за ним сразу еще одно. Его милая Лили — он звал ее — выглядывает из кухни, в руке полотенце.

Генерал хочет спросить ее, что неладно. Но тут опять этот звук, этот выстрел — отвлекает.

Откинувшись на спинку кресла, Генерал вслух говорит себе (потому что уже понимает, что его дорогая Лили не ответит):

— Может быть, все дело в том, что я нездоров.

О том, какой он стратег, ходят легенды. Он всегда умел найти наилучший выход даже из самого скверного хаоса.

Да, трясина за трясиной, да, неудача за неудачей, да, крушения, да, разочарования — но сквозь все Генерал смог подняться до должности премьер-министра. Он! Со всей этой кровью на руках.

Генерал знает, что это так. Он их лидер. И знает также: это должно означать, что он уже стар.

Это должно означать, что он уже отдал палестинцам всю Газу. Это должно означать, что он строит планы дать им государственность. Эти решения — он знает, что принял их и что они идут вразрез со всем, во что он верил.

Его особенно интересуют эти уступки. Надо же, как он на старости лет освоил компромисс как новую форму брутальности! Если он пришел к такому, это может означать лишь одно. Это может и должно означать, что тут есть некая хитрая подоплека. Что-то, значит, подсказывает ему: вот единственный путь к победе над палестинцами, ведущими демографическую войну — войну безжалостно плодящихся.

Генерал сгибает пальцы, которые плохо гнутся. Поводит деревенеющими плечами. Примеряет на себя скрипучее «я» старика. Не так уж плохо в этом теле, пусть и ветхом, расшатанном. Телу в самый раз в этом старом кресле, тоже расшатанном, принимающем нужную форму.

В этом осмыслении, в этом обобщающем взгляде есть что-то приятное, и он думает о долгой жизни, которую прожил. Воспоминаниями прокладывает себе путь вспять, к мальчишеству, и видит себя в коротких штанишках под тель-авивским солнцем. Он стоит в мамином дворе, а она идет к нему, держа на весу гроздь пурпурного винограда. Он чувствует, как тянет руку.

А теперь он борьбой прокладывает себе путь вперед сквозь бесконечные битвы, военные и политические. Продвигается все дальше, пока в ушах не возникает звук — не выстрел, другое, словно волна обрушивается на берег. Он слышит громовой хор голосов, скандирующих его имя. Его короновали в цари израильские, он их спаситель. Генерал стоит высоко на Храмовой горе, волны ликующего крика окатывают его. Лиц внизу он не видит, их загораживают сомкнутые боевые шеренги, мощный кулак.

Он дает своему народу знать: каких бы болезненных жертв он ни попросил — этого места, этой священной земли он не отдаст никогда. Он не поступится этим сокровищем — их единым, неделимым городом.

Эта мысль — тот край, до которого дано дойти сознанию Генерала.

Они не через дверь выходят, а вылезают в окно спальни на маленькую наклонную крышу пристройки. Официантка без колебаний сползает, как и он, к карнизу на ягодицах.

— Тебя ничто не смущает? — шепотом спрашивает Z, пораженный ее проворством и спокойствием.

— Если бы крыша была повыше, может, и смутило бы, — говорит она. Затем поворачивается и, начав скользить через край, на секунду повисает, прежде чем спрыгнуть на землю, до которой совсем недалеко.

Z передает ей сумку и соскакивает к ней с глухим звуком. Она помогает ему подняться, и, отряхиваясь, Z вглядывается в темную уличную арку.

Никого не увидев, он вскидывает сумку на плечо и ведет официантку мимо подъездов, расположенных в глубине двора, и через другую арку; за ней запущенный садик, огороженный стенкой, к которой прикреплена решетка для вьющихся растений.

— Когда-то это была дорога, — говорит Z, показывая на мощеную булыжником дорожку у них под ногами. — Первая, какая прямо вела от реки к Сорбонне. Вот почему передняя арка такая широкая.

— Самое время для экскурсии.

— Ничего, время как время, — говорит он.

Z опускается на колени, как будто хочет сделать предложение, и, переплетя пальцы, подставляет ей свои ладони как ступеньку.

Они перелезают через стенку и оказываются на продолжении той же дорожки, во дворе, зеркально повторяющем тот, который они покинули. Проходят под арками здания и, нажав кнопку, выходят из ворот на улицу.

— Ты нарочно снял квартиру, из которой есть запасной выход?

— Да, — говорит Z. — Что не кажется таким уж параноидальным, когда используешь этот выход по назначению.

Готовясь рвануть отсюда бегом, Z берет официантку за руку. Она высвобождает запястье и сама берется за его руку.

— Да, так правильней, — говорит он. И, почувствовав, что у него есть шанс, пусть небольшой, но шанс пережить эту ночь, он радостно несется с ней к главной улице и через первый мост, за которым они вливаются в вечернюю толпу поблизости от Нотр-Дам. На улице Риволи они замедляют шаг и садятся в такси, стоящее на светофоре.

Они молча сидят в машине, и шофер оборачивается к ним, не скрывая раздражения.

— Тебе решать, — говорит Z официантке. — Как было обещано.

Она наклоняет голову к промежутку между сиденьями и говорит:

— Отель «Крийон».

— Ты шутишь? — спрашивает Z. — Это самый фешенебельный отель Парижа.

— Именно то, что надо. Там тебя никто не догадается искать.

Официантка, взяв командование на себя, сажает Z за столик в пышном вестибюле, а сама намерена пойти зарегистрировать их обоих. У него есть к ней вопросы, но она не проявляет желания их выслушивать. Она желает знать одно: Z хочет бодрствовать или спать? Он не понимает, и она растолковывает:

— Кофе или алкоголь?

Он выбирает кофе, и официантка заказывает ему эспрессо, а себе шампанское, после чего так уверенно отправляется брать номер, что он диву дается.

Z внимательно оглядывает вестибюль, высматривая систему и ее нарушения, стараясь увидеть отклонение или неловкость, приметить увесистые ботинки, не соответствующие костюму, засечь обмен приветствиями, подразумевающий действие, или значащий зрительный контакт между якобы незнакомцами, или нервный взгляд, украдкой брошенный на телефон, на часы. У всех ли служащих этого отеля униформа соответствует рабочему месту?