Марина Аромштам - Белый верх – темный низ [litres]

Оля еще стала приглашать в нашу компанию «Олю маленькую», из другой школы. («Оля маленькая», как и мы, училась тогда в седьмом классе, но ростом была еще ниже меня. Где «откопала» ее Оля Сенина, я совершенно не помню.) По мнению Оли Сениной, «Оля маленькая» обладала редким и ярким даром – «впадала в экстаз», когда слушала «Скорпионс». До появления «Оли маленькой» я никогда не задумывалась, что значит «входить в экстаз». И сначала мне было интересно за ней наблюдать: как она закатывает глаза, укладывается на пол и со странной улыбкой начинает там извиваться. Но уже к третьей встрече во мне пробудился какой-то Станиславский и стал бубнить: «Не верю. Никакой у нее не экстаз. Она все изображает». Мне стало неловко смотреть на «Олю маленькую». И играть с нею в жмурки.

Но если бы Оля Сенина делала только это!

Если бы только это!

Время от времени Оля умудрялась так ткнуть в мою устоявшуюся картину мира – «белый верх, темный низ», – что там появлялось какое-нибудь несмываемое пятно или даже дыра.

Вот наш класс идет на экскурсию в Музей Ленина.

Я тут не первый раз. В отличие от Мавзолея, в Музей Ленина не было очереди, и мама в какой-то момент решила меня утешить: а пойдем-ка мы в Музей Ленина! Он ведь тут совсем рядом! Такую замену она предлагала не раз, не забывая цитировать:

Так что в Музее Ленина я ориентировалась. У меня там даже был любимый экспонат – пальто Ильича, пробитое двумя пулями. Пальто висело в стеклянной витрине. Чтобы дырки от пуль сразу бросались в глаза, их обвели мелом. Это пальто доказывало, что Ленин рисковал жизнью во имя Революции. А стреляла в него эсерка Каплан.

Я не очень вникала в то, что означает «эсерка». Главное было понятно: эта эсерка – плохая, эсеры выступали против большевиков.

А вот папе не нравилось, что эсерку, стрелявшую в Ленина, звали Фанни Каплан. И он с каким-то неправильным возбуждением рассказывал о расследованиях, которые доказали: на самом деле в Ленина стреляла совсем не Каплан. Каплан была «запасной». А тот, кто стрелял, носил другую фамилию. Такая версия папе нравилась гораздо больше.

А мне история нравилась и с Каплан, и без Каплан. Нравилось мне, что в Ленина стреляли – но не убили. Мне всегда нравилось нечто подобное: стреляли – но не убили, герой остается жив… Герой ныряет в кипяток, а вылезает оттуда ни с кем несравнимым красавцем.

Правда, Ленин не мог стать лучше: у него и так был самый потрясающий мозг. Про то, как устроен мозг Ленина, узнали, когда Ленин умер. Тело его положили на хранение в Мавзолей. А мозг извлекли и отправили на изучение, рассказывала мама. Ради этого даже создали специальный институт. Исследование подтвердило, что мозг Ленина был мозгом гения: у обычного человека задействован ничтожный процент мозговых клеток, а у Ленина были задействованы почти все клетки мозга…

Оказавшись в Музее Ленина, я пошла к витрине с пальто. Оля вяло тащилась за мной. Ленинское пальто ее совершенно не трогало. Ее вообще ничего в этом музее не трогало. Но я застряла у витрины с пальто, и она развлекалась тем, что за мной наблюдала – как я нежно рассматриваю свои любимые дырочки. (Ее вообще забавляют мои реакции, заявила она однажды.)

В результате мы с ней отстали от класса. Я-то нарочно отстала. Я знала: в следующем зале лежат посмертная маска Ленина и другие реликвии с ленинских похорон. А на реликвии с похорон мне смотреть совсем не хотелось…

Так что мы с Олей бродили по музею без всякого плана, отдельно от остальных. А это само по себе уже нарушало порядок. И нас скоро настигла кара: в одном из маленьких залов мы наткнулись на смотрительницу музея. Смотрительницы в музеях – отдельный человеческий вид. А смотрительницы в Музее Ленина – специфическая порода внутри этого вида. Их главная характеристика – они ненавидят детей. И если встречают в музейных недрах «отдельно бредущих девочек»…

Эта смотрительница как увидела нас, так сразу вскочила со стула, нависла над нами и страшно зашипела (еще немного – и у нее на шее непременно бы появился клобук):

– Это шшш надо! Какое неувашшшение! Идут мимо портрета вошшшдя! И в голову не пришшшло, шшто надо сссалют отдать?..

Я растерялась: что делать? Вернуться назад, к портрету? Но это же как-то неискренно – отдавать салют из-под палки?.. И как же я так? Сама не догадалась? Но я что-то не помню… Я ведь не первый раз… Мне хотелось скорее куда-нибудь убежать. Встревоженная, пристыженная, я свернула туда, куда не хотела идти – в сторону зала с маской.

Оле тоже, я чувствовала, хотелось убежать: вдруг у смотрительницы на шее раздуется клобук? Но при этом Оля не чувствовала ни малейшего укола совести! Как только мы оказались в зале с посмертной маской, она фыркнула и тихонько сказала мне на ухо:

– Раньше на иконы крестились, а мы портрету Ленина должны салют отдавать!..

Это сопоставление совершенно меня потрясло. Как можно сравнивать мракобесные ритуалы отсталых старух с пионерским салютом!

Или вот, совершенно ужасное: накануне Дня Победы мы в школе читаем стихотворение про солдата «с девочкой спасенной на руках». История про солдата-спасителя проникает мне прямо в сердце. Я будто своими глазами вижу… руины домов. Все в дыму, плохо видно (как обычно бывает, когда черно-белые фотографии начинают желтеть). Пули свистят у виска. Артиллеристам точный дан приказ: то и дело рвутся снаряды: …И тут, в разгар боя, советский солдат вдруг видит на улице девочку «в коротком платье белом »:

Он берет ее на руки (девочка – белое платьице, голубые глазенки – доверчиво приникает к его плечу), прикрывает краем рыцарского плаща (зачеркнуто) плащ-палатки и выносит из огня в… безопасное место.

(Правда, в той редакции стихотворения была выпущена строфа:

Но отсутствие этой строфы совсем не влияло на общий смысл стихотворения.)

Этот солдат почти сразу превращается в памятник:

Даже после уроков, когда мы идем домой, образ солдата-рыцаря меня все не отпускает.

И тут Оля вдруг говорит:

– Я видела этот памятник… А ты знаешь, что были случаи, когда наши солдаты в Берлине насиловали немецких женщин? А в берлинской больнице устроили публичный дом и медсестер насильно заставили быть проститутками?..