Катя Миллэй - Море спокойствия

Тогда Ли взяла меня за руку и повела в мою комнату, я последовал за ней. Мне хотелось хотя бы на одну ночь притвориться, будто я ни по кому не скучаю.

– Ты ведь ее не любишь. – Звучит как обвинение. Будь во всей этой ситуации хоть капля смешного, я бы рассмеялся, потому что не понимаю, как Дрю умудряется говорить об этом с таким невозмутимым видом. Мне хочется врезать ему – не только за это, но и за многое другое. Однако в глубине души я понимаю, что мне не нужен еще один повод злиться на себя. Может, стоит ударить его, чтобы он ответил мне, ведь я это заслужил. Хочу, чтобы он ударил меня. Хочу, чтобы он колошматил меня по лицу – так я не буду чувствовать ничего, кроме боли. Остальные чувства слишком невыносимы.

Я отхожу в другой конец комнаты, держа между нами дистанцию, но он следует за мной, опускается на диван и вздыхает так тяжело, словно это была самая долгая ночь в его жизни. Думаю, так оно и есть, но сочувствия он от меня не получит.

– Ничего нового ты мне не сообщил, Дрю. Давай выкладывай все гадости, что хотел мне сказать, и уходи.

– Ты любишь ее.

– По-моему, мы только что выяснили обратное.

– Не Ли. А Настю. Ты любишь Настю.

Ненавижу это слово, тем более в устах Дрю оно звучит дико. Дрю всю жизнь высмеивает любовь, губит девушек, питающих надежду на это чувство. Поэтому не имеет никакого права меня судить, но все равно сидит здесь, на моем диване, закинув ноги на кофейный столик, и критикует. И все же я не отрицаю его слов. Хотя должен – должен отрицать это всю ночь, пока сам не поверю в то, что это не может быть правдой. Что я не самоубийца – влюбляться в девчонку, особенно в ту, чья душа сама разбита на тысячи осколков, кто бросит меня, как только вновь ее склеит. Но, видимо, я утратил всякую способность к здравому мышлению, потому что ничего не отрицаю. Уже поздно. Я устал, напуган, ранен и полон такого невыразимого сожаления, что больше не могу мыслить ясно.

– Она об этом не знает, – наконец говорю я, глядя на Дрю, словно это как-то может оправдать мое поведение. Смягчить ужас произошедшего. Слова на вкус точно горечь, переполняющая меня и изливающаяся из моего рта.

– Джош, – произносит Дрю. В это мгновение в его голосе нет неуважения и сарказма, нет осуждения и снисходительности, и я уже ненавижу его за то, что он собирается сказать. – Все это знают.

Настя

Сейчас третий час ночи. Уже поздно, но кажется, будто гораздо позднее, будто эта ночь принесла такие грандиозные события, что мир изменился до неузнаваемости. Дрю уехал пятнадцать минут назад и обещал вернуться через полчаса. Куда направляется, он не сказал, но это и не нужно. Мы оба знали, куда лежит его путь.

Приняв душ, я прикладываю лед к опухшему лицу, а на самом деле всего лишь хочу лечь в постель, даже если не усну. Не знаю, есть ли такие слова, которыми я, излив на бумагу, смогу стереть из памяти картины сегодняшней ночи, что отпечатались в моем сознании, чтобы они больше никогда не возвращались. Нет, эти сцены относятся не к Кевину Леонарду. А к Джошу и той девчонке. Хотя я их даже не видела. Тем не менее эти картины, словно кислота, разъедают все хорошие воспоминания, оставляя после себя только одно. Сегодня меня уже рвало от одной только мысли о них, вот и сейчас, стоит этой сцене вновь всплыть в моем воображении, как живот скручивают спазмы. Я бегу в туалет, склоняюсь над унитазом и давлюсь. Но рвоты нет. Во мне ничего не осталось.

Я включаю телевизор на первом этаже, когда в дверь тихонько стучат – почти неслышно. Перед уходом я дала Дрю ключ, чтобы он мог потом войти сам, так что это не он. Но тогда кто же? Подхожу на цыпочках к двери и приникаю к глазку: на крыльце стоит Тирни Лоуэлл.

С минуту обдумываю, стоит ли открывать дверь. В конце концов отпираю дверной засов и встречаюсь с ней лицом к лицу. На ней по-прежнему одежда, в которой она была на вечеринке, и вид у нее заплаканный. Неужели эта ночь не пощадила никого?

– Господи, твое лицо, – почти мгновенно выпаливает Тирни. – Прости. – Она морщится – ей явно неловко стоять здесь со мной. – Не хочу никого будить.

Я качаю головой, открываю дверь шире и жестом приглашаю ее войти. Минуту мы просто смотрим друг на друга. Я знаю, зачем Тирни пришла, но жду, когда она спросит сама. Интересно, откуда она узнала, где я живу? Наверное, Клэй сказал. Они стали общаться с тех пор, как сошлись на почве искусства и науки изготовления кальяна. Она взглядом обводит комнату, но ей тут не найти того, что она ищет.

– Дрю здесь?

Я мотаю головой.

– А-а. – Тирни даже не пытается скрыть разочарования. Потом вздыхает и искренне интересуется: – Ты-то в порядке?

Пора бы уже со всех собирать в копилку по четвертаку каждый раз, когда они задают этот вопрос. Тем более я не знаю, что значит быть «в порядке».

Киваю в ответ.

– Вот, просто хотела узнать, как он, – объясняет она. – Мне кажется, он никогда никого не бил.

Я тоже так думаю.

– С ним все нормально? – В ее голосе отчетливо слышится беспокойство, к тому же она достаточно хорошо знает Дрю, а значит, вопрос этот не праздный.

Я не киваю, не качаю головой и даже не пожимаю плечами. Пусть сама спросит у него. Мне-то откуда знать?

– Он тебя любит, – смирившимся тоном произносит она.

На это я киваю, поскольку знаю, что так оно и есть, только не в том смысле, в каком она думает. Надо написать ей записку, все объяснить, ведь она заслуживает знать. Но мы не успеваем продолжить разговор, потому что в замке поворачивается ключ и входит Дрю. При виде Тирни он резко останавливается. Будь у меня фотоаппарат, я бы сфотографировала их лица в этот момент, а потом совала этот снимок им под нос, чтобы они больше не могли отрицать очевидное.

– Мне пора. – С ошибочной покорностью Тирни переводит взгляд с меня на Дрю, после чего разворачивается и уходит.

Я подхожу к Дрю, сжимаю его руку и кивком головы показываю на дверь. Он тоже выходит на крыльцо.

Джош

После отъезда Дрю не проходит и часа, как я оказываюсь возле ее дома. Половина четвертого утра. Марго вернется домой через пару часов. Понятия не имею, как Солнышко объяснит ей свое разбитое лицо. Я хватаю телефон из держателя для стакана и сую его в карман. Я даже до сих пор не проверил экран. Не хочу увидеть в списке звонков ее имя и все таящиеся за ним «если». Боюсь столкнуться с напоминанием о том, что, если бы я услышал телефон, если бы поднял трубку, ничего бы этого не случилось.

Дрю стоит на крыльце, провожает взглядом удаляющуюся машину Тирни Лоуэлл. Я быстро прохожу мимо него и открываю дверь, прежде чем он начнет твердить, что мне сюда нельзя.

Я и сам не успеваю подготовиться: как только вхожу в дом, вижу на кухне ее. Несколько недель я старался не смотреть в ее сторону. И теперь при виде нее меня словно выпотрошили, разорвали на клочки и снова сшили, но уже не в том порядке. Не знаю, в чем дело – в ее ране возле глаза, ссадине на щеке или выражении ее лица, – но внутри у меня все ноет от боли.