Катя Миллэй - Море спокойствия

– А я не должен был тебе позволять, – отвечаю я. Это правда, и я знал об этом с самого начала. Нельзя было допустить, чтобы она причинила мне боль. Не стоило привязываться к ней, тогда бы ничего этого не было. Я даже делал так, как она хотела. Не говорил, что люблю ее, но это все равно ничего не решило. Я любил ее каждый день, каждый час и страдал из-за этой любви.

– Мне нужно было уйти. – В ее голосе – мольба, как будто она упрашивает меня понять то, чего я не способен постигнуть. – Я не могу сказать тебе правды, хоть ты и хочешь ее знать. Иначе в конечном итоге разочаровала бы тебя, потому что не смогла бы дать много, как и всем остальным.

– Единственное, что бы меня разочаровало – это твой уход. – Я сумел бы всю жизнь прожить без правды, лишь она была бы рядом со мной, даже если это и неправильно.

– Сейчас это уже не важно, – произносит Настя, и на ее лице отражается сожаление не только о последних неделях. Она смирилась. Сколько бы мы ни просили друг у друга прощения, слишком много произошло того, что не вернуть назад. С некоторыми решениями просто приходится жить. Этот урок мы оба усвоили давным-давно.

– Я всю душу вытрясу из этого Кевина Леонарда, – наконец говорю я. Пусть это и малое, что можно сделать, потому что наказания для него все равно будет недостаточно.

– Не надо, – решительным тоном заявляет она.

– Почему?

– Это не веская причина.

– Для меня ты – самая веская причина. – Может, мне и нельзя ее любить, но это не значит, что я позволю кому-то ее обидеть. Хотя по иронии судьбы именно я сегодня причинил ей самую сильную боль.

– Я не желаю становиться причиной. Все уже позади, и я хочу об этом забыть.

– Как можно так несерьезно к этому относиться? Он ведь мог изнасиловать тебя, а ты ведешь себя так, будто ничего не случилось.

– А ничего и не случилось. Поверь мне, я видела вещи и похуже. – Она беспечно пожимает плечами, чем приводит меня в бешенство.

– Хуже, чем изнасилование? – Я с недоверием смотрю на нее.

– Хуже, чем попытка изнасилования.

Я с досадой провожу ладонью по лицу.

– С меня довольно этих загадок, Солнышко! Я сыт ими по горло. Я сыт всем этим по горло! – Я снова выхожу из себя. С самого моего знакомства с этой девчонкой я кричу столько, сколько не кричал за последние десять лет, и, похоже, не могу остановиться. – Ты постоянно несешь какую-то бессмыслицу! Будто хочешь что-то сказать, но не говоришь, и я должен по твоим разрозненным намекам догадываться и разбираться сам. Знаешь что? Я не могу. Не могу разобраться. Не могу разгадать тебя, и меня уже тошнит от этих попыток.

По-видимому, нам даже не нужно дожидаться завтрашнего утра, чтобы все скатилось к чертям. Это происходит уже сейчас.

Обхватив голову руками, я без остановки меряю шагами кухню. Во мне кипит едва сдерживаемая злоба, которую я не знаю, куда выплеснуть. Теперь понятно, для чего нужен бег. Дайте мне волю, я пулей выскочу отсюда и буду бежать, не останавливаясь. Делаю глубокий вдох и снова начинаю говорить, потому что не могу остановить поток слов.

– Я только знаю одно: что-то случилось с тобой или, точнее, кто-то искалечил твою руку, а заодно и тебя саму, но я не могу этого исправить.

– А тебя никто не просит, – огрызается она, ее слова полны ярости и горечи. В глазах вспыхивает дикий огонь. – Все кругом хотят меня исправить. Мои родители. Мой брат. Психотерапевты. Хоть ты-то не пытайся этого делать.

Мы оба раздражены. Оба злимся, и мне, как ни странно, от этого легче. Я чувствую, что не один нахожусь в таком состоянии.

– У меня нет желания исправлять тебя. Я хочу исправить вот это. – Я раскидываю руки в стороны, сам не понимая, что именно хочу исправить. Ее? Себя? Весь этот гребаный мир?

– А какая разница?

Какая разница? Не знаю. Возможно, ее и нет. Может, я действительно хочу исправить ее. Если и так, то что в этом плохого? Разве из-за своего желания я становлюсь подонком?

– Не знаю, – отвечаю я, поскольку только это и знаю. Я сажусь обратно за стол и роняю голову на руки.

Эмоциональная обстановка в комнате накалена до предела, сам я едва держу себя в руках. Уже пятый час утра. Мне кажется, что меня выжали как лимон, я сильно устал.

– Я думала, ты так же сломлен, как и я. – Теперь она говорит спокойнее, извиняющимся тоном, как будто боится меня обидеть. Но я нисколько не обижаюсь. – Думала, для тебя это не имеет значения, потому что ты понимаешь, каково это. Думала, если я не буду спрашивать, то и ты не станешь задавать мне лишних вопросов, и мы просто сделаем вид, что в прошлом ничего не было. Видимо, так не бывает. – Она слегка пожимает плечами, точно всегда это знала, но только теперь с этим смирилась. – Я лишь хотела, чтобы хоть кто-то при взгляде на меня не видел во мне другого человека.

– А кто на тебя так смотрит? – Я поднимаю голову и опускаю руки, чтобы видеть ее лицо. Как можно, глядя на эту девушку, желать видеть в ней кого-то еще, кроме нее самой?

– Все, кто меня любит.

– И кого же они стремятся увидеть?

– Девушку, что умерла.

Настя

Во вторник на пятом уроке мисс Макаллистер продолжает изучение раздела поэзии. Мы с моим классом уже проходили этот материал, поэтому я вынуждена слушать его заново и стараться не кидать слишком частые взгляды на прекрасного, дорогого мне парня на задней парте, чье сердце я растоптала. Не знаю, долго ли мы с ним в итоге проболтали той субботней ночью, но понимаю, что так и не пришли ни к какому решению. Да и решать-то по сути было нечего. Наши отношения мы пропустили через шредер – от них ничего не осталось.

Я иду по рядам и раздаю список вопросов для обсуждения поэмы Эдны Сент-Винсент Миллей «Возрождение». Как раз прохожу мимо парты Итана Холла – тот снова принимается разглядывать мое лицо. Мне удалось неплохо замазать ссадины, однако синяк все равно можно различить.

– Ты теперь избиваешь своих подружек? – обращается он к Дрю. Его лицо на миг искажает самодовольная гримаса: поделом мне за то, что я отвергла его. Может, я и получила по заслугам, но это уж точно никак не связано с ним.

– Нет, это ты у нас по этой части, – невозмутимо откликается Дрю.

– Это с занятий по кикбоксингу.

Я оборачиваюсь: Тирни Лоуэлл сверлит гневным взглядом Итана. Она единственная, кто, помимо Дрю, Джоша и меня, в курсе той истории с Кевином. Неудивительно, что она вмешалась. Явно защищает Дрю, пусть и никогда в этом не признается. Я незаметно киваю ей в знак признательности: если не Дрю, так я поблагодарю.

Я уже дохожу до парты Кевина Леонарда. Он со смущенным видом пытается взять меня за руку и что-то сказать. Но прежде чем успевает до меня дотронуться или открыть рот, Джош пинает его стул сзади. Со всей силы. Кевин мгновенно убирает руку, опускает взгляд на лежащий перед ним лист и бормочет «прости». Полагаю, эти слова обращены скорее к Джошу, а не ко мне.