Анатолий Салуцкий - Немой набат. Книга вторая

Не-ет, это кофе-какава, так дело не пойдет. Капитан не вправе допускать беспорядков на судне, даже если оно идет ко дну; только в этом случае остается шанс на спасение. Толстяк подал сигнал вовремя. Синицын — сложный персонаж, отнюдь не апостол демократии. Надо собрать ума и заняться Южным Уралом основательно. Впрочем, уже ясно, что наилучший вариант — неучастие Синицына в выборах. Как заставить его отказаться от выдвижения? Надавить на его бизнес? Но если все-таки пойдет на выборы — репьёв ему за пазуху! Это будет бег с о-очень трудными препятствиями, на которых можно и ноги переломать... Но тут же в сознании Бориса Семеновича сработал охранный инстинкт: «Ишь, Фантомас разбушевался! Важно не заблудиться в комбинациях».

Все эти мысли секундным импульсом промелькнули в голове Хитрука — в таком предельно сжатом виде подводные лодки, лишь на миг выдвигая антенну из воды, шлют радиосигнал, который при дешифровке развертывается в подробное донесение. И Борис Семенович понял, что на предвыборной карте Кремля вспыхнул еще один сигнал тревоги — там, где, по прикидкам, ожидалась тишь да гладь.

Выслушав Валерия и уже обдумывая алгоритм своих действий, покровительственно сказал:

— Во-первых, ценю вашу предусмотрительность. Вы произвели на меня хорошее впечатление при знакомстве, и я не случайно дал вам номер прямого телефона. Вижу, не ошибся. Во-вторых, давайте держать плотную связь. Как говаривал небезызвестный кавалерийский вождь Семен Михайлович Буденный, требуя усердия, чистка конского состава — четыре раза в сутки! Сообщайте обо всех предвыборных поворотах. Кроме того, в вашу область скоро прибудет бригада политтехнологов из центра, я снабжу их вашими координатами.

Завершил встречу почти патетически:

— Будем работать вместе!

«Там, вдали за рекой...» — вспомнил Синицын начало давней революционной песни, которую разучивали в красногалстучном детстве. Он сидел на низенькой самодельной скамье — грубо струганная лохматая доска меж двух толстых колод, — на высоком речном обрыве. Внизу — неторопливая летняя вода, за ней широкие пойменные луга, где по весне вспыхивает яркий разнотравный зеленый пожар, а дальше — леса, леса, вполнеба по увалам уральских предгорий. Место укромное, даже скрывное, со странным названием Понедельник. Под обрывом знатная рыбалка, и здесь, наверху, раньше разжигали ночные рыбацкие костры. Жору впервые привез в Понедельник дядя Матвей, служивший на почте, и на детский вопрос «откуда название?» ответил:

— А сегодня какой день? Понедельник! Видать, кто-то в эту глушь забрался аккурат в понедельник. Вот и прижилось.

Потом Синицын, пируя и бедуя, бывал здесь десятки раз: готовили шашлыки, по-дружески пикниковали, а порой — особенно в бандитские девяностые — ломали головы над избавлением от ига чужого лихоимства. Но лет десять назад на обрыве появилась прибитая к одной из сосен яркая табличка: «Костры не разжигать». Даже сумму штрафа за нарушение новых правил не указали. Однако народ на Урале сознательный, все, что делают с умом, принимает сердцем. С тех пор Георгий, изредка наезжавший сюда, чтобы в одиночестве отрешенно подумать о жизни, не видел в Понедельнике ни одного загашенного кострища — ровная, невысокая лесная трава. Зато появилась вот эта скамья.

Вдали за рекой, у самого леса, пылил по грунтовке грузовик, из-за расстояния размером в спичечный коробок. Было спокойно и тихо, к полудню угомонились пернатые оркестранты. Лишь густой лес за спиной иногда тяжело вздыхал, подавал голос под случайными низовыми вихрями — глухо, грозно, неясным гулом.

Синицыну было о чем размышлять. После того как Раиса Максимовна Остапчук нажала на своего брата ради спасения тульской Поворотихи, отношения с Остапчуками, имевшие четвертьвековую историю, из разряда знакомств сами собой переросли в регулярное общение. Филипп Гордеевич был главврачом областной больницы, вдобавок практикующим сердечным хирургом. Несколько возрастных друзей Синицына ходили со «шпунтами от Филиппа» — даже шутка такая народилась. В гостеприимном доме Остапчуков порой собирались интересные компании. Конечно, это не «кухни» шестидесятых годов, но суждения звучали откровенные, по отношению к власти строгие. Начинался пересмотр системных ценностей. Считалось, что телевидение слишком уж вдохновенно, назойливо объясняет народу, как хорошо ему живется, и комфортная виртуальность входила во все более резкое противоречие с неустроенной реальностью. Оттого в людях копилось избыточное негодование — с 2015 года, по статистике, доверие к провластным пиарщикам упало вдвое.

Синицын с удовольствием влился в эту среду и быстро стал в ней запевалой. А кончились эти посиделки тревожно и проблемно. На горизонтах маячили выборы губернатора, об этом нередко заходила речь в «гостиной» Раисы Максимовны. И видимо, Остапчуки провели негласный опрос среди близких знакомых — а возможно, и в более широком кругу, — после чего на одном из чаепитий, конечно не без бокала вина, Филипп предложил выдвинуть независимого кандидата в губеры от местной общественности, назвав Синицына наиболее подходящим для этой роли. Все дружно поддержали, обосновав свое мнение тем, что он лучше других понимает политические расклады.

Георгий воспринял тогдашний трёп с юмором, не беря эту чепуху в голову. Но через несколько дней Остапчуки назначили ему вечернее рандеву, и выяснилось, что замысел о выдвижении Синицына кандидатом в губернаторы вызревал исподволь, что этот замысел поддерживают многие известные в области люди, которым близка его гражданская позиция.

В общем, шутки в сторону.

Да, ему было над чем поразмыслить, и думы упирались не в технические или финансовые проблемы — их решение, по словам Остапчуков, уже обговорено в среде многочисленных единомышленников, людей солидных, подчас влиятельных, чьи имена в области на слуху. Импонировало и то, что речь не шла о политической фронде по отношению к нынешнему губернатору и партии власти, которую он представлял. Вопрос ставился глубже: в недрах регионального экономически активного слоя нарастало недовольство федеральной линией. Перед Москвой губернатор вытягивался по стойке «смирно» и «брал под козырек», превратившись то ли в диспетчера, то ли в завхоза, то ли в стража формальной законности — но никак не в выразителя корневых бизнес-интересов региона и житейских запросов населения.

Когда земные пути приводят человека на судьбоносную развилку, он неизбежно как бы сортирует прежние житейские сюжеты, стремясь нащупать поворотные события своей жизни и задним числом оценить последствия принятых решений. Именно для таких неторопливых раздумий Синицын по заросшей грунтовой, вернее, уже травяной дороге добрался на внедорожнике до уединения Понедельника, где бескрайние обзоры помогали отрешиться от суетного, сиюминутного. Открытые взору беспредельные просторы родной земли как бы напоминали о безначальной предвечности времен, рождали чувство сопричастности к великому предназначению России, и не было в его мыслях ни патетики, ни ура-заклинаний, а наполнялись они тихой радостью о том, что по воле Господней выпало ему здесь жить.