Роман Шмараков - Автопортрет с устрицей в кармане [litres]

Мистер Годфри шумно пошевелился.

– Собственно, у меня все, – сказал викарий. – Теперь ваша очередь.

– Совершенно ясно, – начал мистер Годфри, – я бы даже сказал – ясно денно и нощно, что эта легенда не объясняет надписи и не оправдывает вашего чтения, потому что сочинена на ее основе, а не наоборот. Она может быть очень древней, но она не древнее эпитафии. Эта легенда говорит лишь о том, что древние бэкинфордцы тоже видели в этой строке трудность и направили против нее всю силу растревоженной изобретательности. Не говорю уже о том, что место этого рокового происшествия, Кипр, никак не упомянуто, хотя…

– Нельзя уверенно судить о том, что было и что не было упомянуто в тексте такой сохранности. Кроме того, неужели вы не знаете, сколь значимы бывают умолчания и сколь весомее бывает то, о чем автор предпочел не говорить?

– От двух строф осталось достаточно, чтобы судить об их содержании. Кроме того, я предпочел бы не обсуждать доводы от умолчания, потому что жизнь человеческая коротка, а хотелось еще кое-что успеть. Наконец, и правило lectio difficilior подталкивает к заключению, что из двух чтений, ostiis и hostiis, исходным следует считать скорее второе.

– Нельзя ли это пояснить, – осторожно спросила Джейн.

– Принято считать, – сказал викарий, – что при переписывании исправляют менее понятное на более понятное, а не наоборот. Мистер Годфри, таким образом, признает, что защищаемое им чтение невразумительней того, которого придерживаюсь я.

– Мистер Годфри, ведь вы же скажете?..

– Я предлагаю, – сказал тот, – понимать apertis в смысле «явив» или «показав». Это не так уж далеко от oblatis, которое, надо думать, выглядело бы в ваших глазах совершенно удовлетворительным. Конечно, hostiis apertis – неуклюжее выражение, вызванное к жизни неумением совладать с рифмой, но по существу совершенно ясное. Ту же мысль выражает апостол, моля братий «представить свои тела жертвой живою», exhibere corpora hostiam. Рыцарь прожил добрым христианином и хотел, чтобы люди об этом помнили; это куда уместнее, чем на могиле человека, умершего в мире с церковью, намекать, что он по ночам курил цафетикой и чертил круги в каких-то богопротивных развалинах. Так вот, «явив собою высокую жертву» – может, это и нескромно, зато вполне объяснимо, – «я свершил великие битвы».

Викарий пожал плечами.

– Удивительно, – сказала Джейн. – К своему стыду, я не знала, что рядом с нами находится столько спорных вещей. А что там дальше?

– В следующей строфе можно разобрать только два стиха, – сказал мистер Годфри. – Ecce flent amaro plenae fontis mei parcae venae. «Вот струятся, полные горечи, скупые жилы моего ключа».

– Это прекрасное место, – сказал викарий, – намекает на один эпизод священной истории: Моисей у горьких вод Мары; все помнят, конечно. Он сделал источник пригодным для питья, бросив в него дерево, указанное Богом. Обычно тут видят человеческую природу, горькую от греха, и милосердие Божье, искупившее нас крестной жертвой. «Вот ключ, что отпирает небеса, – процитировал он, – вот врата Господни, коими внидут праведные; вот древо, что услащает воды Мары».

– А еще что-нибудь уцелело? – спросила Джейн.

– Ну, если не считать места в самом низу плиты, – сказал мистер Годфри, – где камень иссечен так обильно и разнообразно, что при желании можно прочесть несколько страниц «Диалога о чудесах»…

– Это место собаки, – с легким раздражением сказал викарий, – каменной собаки, которая сидела в ногах, пока плиту не переделали; это общеизвестно, и я не вижу повода…

– Да-да. Так вот, там видны еще три строки, а после них все утрачено.

«Печет огонь, жалит червь…»

– Жалит? – переспросила Джейн.

– Жалит, – с удовольствием подтвердил мистер Годфри. – «Беззащитный человек мучится, не ведая утешения». Все.

– Как, совсем все?..

– Ну, чуть ниже можно еще разобрать UMNIL, а еще ниже – AGRA.

– Это какой-то безрадостный конец, – сказала Джейн.

– Послушайте, – сказал викарий. – Это же эпитафия средневекового христианина. Его последним словом не могут быть огонь, червь и муки. Я готов сказать, что было написано дальше.

– В самом деле? – вежливо осведомился мистер Годфри.

– Расскажите, пожалуйста! – воскликнула Джейн.

– Его последним словом, – сказал викарий, – была надежда, и я берусь прочесть эти три строки с такой уверенностью, как будто видел их своими глазами.

Он задумался на мгновение и произнес:

«Нет ничего отрадного, ничего целебного, ничего безмятежного, кроме Твоей благодати».

– Да вы прямо волшебник, – сказала Джейн.

– Это напоминает мне, – сказал мистер Годфри, – чье-то убеждение, что в день всеобщего воскресения покойники вырастут, как цветы, из зерен собственных зубов. Конечно, я не буду оспоривать ваше изящное решение, которое обладает всею поэтической убедительностью, хотя в строго научном смысле…

– А больше там ничего не написано? – спросила Джейн.

– Можно сказать, что нет, – отвечал викарий. – Есть, конечно, какое-то сокращение в нижней части плиты, сделанное другой рукой, более небрежной, и весьма невразумительное, так что обсуждать его…

– Нет, почему же, – сказал мистер Годфри. – Давайте расскажем молодым людям, наверняка им будет любопытно.

– Там написано D.C.H.SED., – сказал викарий.

– D.C.H.SED.? – переспросила Джейн. – Это что-то значит?

– Ну, есть разные мнения. Я бы предположил, что это шутка, относящаяся к собаке.

– Которой нет, – уточнил Роджер.

– Да, к той собаке, которой нет. D.C.H.SED. значит Dotis Custos Hic Sedet, «здесь сидит страж богатства». Мне кажется, это озорство вполне в духе людей, рисовавших чертей и пляшущих сов на полях рукописной Псалтири, и что эта непривычная нам способность…

– Или Discrimen Hinc Sedatum, – внезапно сказал мистер Годфри.

– Что? – озадаченно переспросил викарий.

– Discrimen Hinc Sedatum, – повторил мистер Годфри. – Всякая опасность впредь подавлена. Может быть, рыцарь выражает надежду, что за гранью гроба кончатся смуты, в которых прошла его жизнь, или же эта фраза призвана отвести будущих разорителей от самого надгробия – в этом случае надо признать, что она мало помогла. Как бы там ни было…

– Таково ваше чтение? – спросил викарий.

– И я пока не вижу повода от него отказываться, – безмятежно отвечал мистер Годфри.

– Ну хорошо, – сказал викарий. – Допустим, этот человек употребил discrimen, пренебрегши более вероятным periculum. В конце концов, у всех разные вкусы. Допустим также, вы найдете примеры на выражение discrimen sedare – я и сам припоминаю один-два таких случая в монастырских хрониках, которым лучше было бы не рождаться, чем жить вечным позором глагольному управлению. Но не могли бы вы привести достоверный пример надписи, в которой discrimen сокращалось бы до DC.? Хотя бы один?