Пэм Дженофф - История сироты [litres]

В конечном счете, его погубило здоровье. Проблемы с сердцем усугублялись прямо у нас на глазах, хотя он делал все, чтобы скрыть их, чтобы мы не волновались. Стресс от управления цирком тоже не способствовал его здоровью. Мы все были слишком озабочены своими собственными переживаниями, чтобы заметить это. А столкновение с полицией стало последней каплей. Ну, или так нам казалось. Мы уже никогда не узнаем.

Мы растерянно стоим вокруг гроба. Кто-то должен сказать что-нибудь о нашем благодетеле, человеке, который столько значил для нас. Но священника здесь нет, Петра тоже, а Астрид не в силах что-либо говорить. Впереди, ближе всех к могиле, в одиночестве стоит Эммет, по его толстым щекам текут слезы. Все держатся на расстоянии от него, и я не могу не испытывать к нему сочувствие.

Когда работники, выкопавшие могилу, опускают гроб, я еле сдерживаю всхлип. Хочу подойти, коснуться гроба еще раз, как будто это прикосновение сможет отмотать все на пару дней назад, когда все было в порядке. Астрид делает шаг вперед и бросает горсть земли в яму. Я следую ее примеру, вдыхая глубокий аромат земли, ощущая темноту ямы совсем близко. Я никогда не была на похоронах раньше, но этот ритуал почему-то кажется мне знакомым. Я смотрю вниз, в темную яму. «Спасибо», – безмолвно говорю я герру Нойхоффу. За то, что спасли меня и Тео. За все. За всю мою жизнь я не встречала никого, кто сделал бы для меня больше. Я отхожу назад и стряхиваю с рук землю, затем беру Астрид за руку, наши пальцы переплетаются.

Проглатывая ком, образовавшийся в горле, я изучаю лицо Астрид, посматривая на нее уголком глаза. У нее бледная кожа, глаза пустые. Но она не плакала. Как это возможно? Всего несколько дней назад она начинала свою новую жизнь с Петром. Теперь от той жизни не осталось и следа. Она вздрагивает, и я обнимаю ее одной рукой, наше горе безмолвно объединяется. У меня щиплет в глазах, и я моргаю, прогоняя слезы. Астрид сделала так много для меня, она заботилась и защищала меня, теперь моя очередь быть сильной для нее. Я крепче обнимаю ее за плечи.

Затем похороны заканчиваются, и мы идем обратно к цирку, медленно, долго. Колокол вдали бьет одиннадцать. Я в последний раз оглядываюсь на кладбище.

Пока мы обходим город по самому его краю, я вижу фургоны и грузовики, поднимающиеся по крутой дороге вверх к рыночной площади, детей, которые идут в школу чуть менее резво, чем раньше. Где же Люк? Даже сейчас я не могу не думать о нем и его предложении убежать вместе. Тогда, несмотря на то что я сказала «нет», я почувствовала, как вдали забрезжила надежда. Жизнь, которая могла бы быть у нас. Кажется, теперь она, как и все остальное, ушла в небытие.

Я не видела его с той ночи, когда арестовали Петра, и в коробочке под вагоном, которую я проверяла по утрам последние два дня, не было записок. Я надеялась, что он появится на похоронах, чтобы отдать дань уважения, но он не пришел. Возможно, он чувствовал, что ему не будут рады, что Астрид может снова обвинить его в том, что случилось.

Когда мы подходим к цирку, мы не возвращаемся в поезд, но разбредаемся по заднему двору, как дети, потерявшие родителей.

– Нам нужно репетировать, – говорит Герда. Я почти забыла об этом: сегодня вторник, вечером будет представление. Билеты проданы, придут зрители.

– Но у нас нет ведущего, – говорит одна из наездниц. Все кивают. Сложно представить, как мы будем выступать без герра Нойхоффа. Петр мог бы заменить его, но и его здесь теперь нет.

– Я могу, – говорит Эммет. Все смотрят в его сторону с опаской. У него не тот характер, чтобы завладеть вниманием зрителей. Я никогда не видела, чтобы он хоть одной ногой ступал на арену. Но выхода нет. – Это только на один день перед отъездом, – добавляет он. – Потом мы придумаем что-нибудь еще.

– На один день? – спрашивает Хельмут, дрессировщик. – Что ты хочешь этим сказать? Мы ведь должны оставаться здесь до пятницы перед тем, как поедем в следующий город.

Я вспоминаю, что Астрид говорила, что мы будем в Тьере три недели, после чего поедем дальше, и до этого остается еще несколько дней.

– После сегодняшнего представления мы пакуем вещи, – отвечает Эммет. – Сносим все. Не едем в следующий город. – У меня по коже бегут мурашки. – Мы возвращаемся обратно, на стоянку рядом со Страсбургом, в Эльзасе и Лотарингии. – Он сообщает плохие новости так, будто выкладывает козырь на стол.

В толпе раздаются вздохи. Сегодня . Это слово пулей проносится в моей голове. Эммет говорил, что цирк отправят обратно, но я не думала, что это и правда случится так скоро. Я оборачиваюсь к Астрид, надеясь на поддержку, но она стоит молча, как будто ничего не слышала.

– Эльзас, – бормочет один из акробатов. – Это, считай, Германия.

Я вспоминаю, что сказала мне Астрид о том, как герр Нойхофф пытался найти способ остаться во Франции.

– Можем ли мы оспорить это решение? – осмеливаюсь спросить я.

Эммет качает головой.

– Отец пытался оспорить приказ до того, как все случилось. На запрос ответили отказом.

Учитывая арест Петра и то, что произошло, нам не дадут послаблений. А Эммет не борец, он всегда выбирает путь наименьшего сопротивления. Мы не можем рассчитывать на то, что он снова будет просить об отсрочке. – Поэтому мы будем выступать в Эльзасе.

Я замираю, меня охватывает страх. Я не должна быть так близко к Германии с Тео. Но я не могу бросить Астрид, особенно теперь.

– Но что же с теми городами во Франции, в которых были запланированы представления? – спрашиваю я. Люди поворачивают головы в мою сторону. – Если мы начнем отменять представления, нас не позовут в следующем году. Подумай о том, сколько денег мы потеряем.

– В следующем году? – смеется Эммет, бурно жестикулируя. – Цирк умирает, Ноа. Денег нет. Мы потеряли ведущего, немцы забрали нашего лучшего артиста.

Глухой звук, даже не всхлип, застревает в горле Астрид. Эммет продолжает:

– До какого-то момента они нам потакали. Но это конец, и не важно, будет он сейчас или через пару месяцев. Как долго, по-твоему, это могло продолжаться?

– Мы должны продолжать, – говорит Астрид. Это первый раз, когда она заговорила с тех пор, как все произошло, и ее голос лишен былой силы.

– Чтобы спасти тебя? – резко отвечает Эммет.

– Чтобы спасти всех нас, – возражаю я, – включая тебя. Ты знаешь, что немцы делают с теми, кто укрывает людей? – Я делаю шаг назад, испугавшись, что сказала больше, чем должна была.

У Эммета расширяются глаза.

– Мы будем выступать до конца сезона там, где нам велели, – смягчается он. – Во всяком случае, пока мы можем себе это позволить. Папа оставил не так уж много.

Артисты начинают перешептываться. Конечно, мы скорбим по герру Нойхоффу и будем скорбеть еще долго. Дыра, которая образовалась после такой потери, огромна. Но есть и практическая сторона вопроса: как цирк будет существовать без него? Сможет ли?