Пэм Дженофф - История сироты [litres]

Но дело не в радости, а в выживании. Кроме того, Ноа права: ничего не изменится, если я просто буду лежать здесь, Петр не вернется. Цирк, мой номер – это все, что у меня осталось.

– Хорошо, – говорю я, поднимаясь. Она уносит Тео в лачугу, где живет Эльси, а я ищу свое трико и поднимаю его поближе к свету, вспоминая последний раз, когда я его надевала, чувствуя, как пальцы Петра касались его ткани. У меня пересохло горло. Возможно, я не смогу. Но я все же надеваю его. Когда Ноа возвращается, я позволяю ей увести меня.

Мы идем по территории цирка. Рабочие сделали все возможное, чтобы расставить цирковые атрибуты: от пивной до карусели, точно так же, как было в Тьере. Но место здесь вызывает ужас – грязное поле на краю заброшенного каменного карьера, неровное, испещренное выбоинами от сражений, которые проходили здесь ранее.

Когда мы приближаемся к шатру, мой взгляд выхватывает трапецию в прорези занавеса. Я останавливаюсь. Как я смогу снова летать, зная, что Петр меня не увидит?

Ноа берет меня за руку.

– Астрид, пожалуйста.

– Я справлюсь, – говорю я, стряхивая ее руку.

Внутри я вижу, что все сделано не так.

Шатер поставлен наскоро, земля не подготовлена, возводило его вдвое меньше работников, в основном все местные и неопытные. Что бы сказал герр Нойхофф о своем великом цирке, оказавшемся в руинах? В завещании сказано, что цирк должен продолжать свою работу, но есть миллион разных мелочей, которые нельзя предусмотреть в завещании: зарплаты, условия жизни, часы работы и так далее. Легко обвинить в этом Эммета. Однако падение цирка началось не с него, все стало трещать по швам месяцы, а то и годы назад, и только теперь, в этой Богом забытой деревне, без лидера, все наши слабости обнажились, проявились во всей красе.

Хватит. Я беру себя в руки. Теперь, когда цирк в таком состоянии, Ноа и все остальные нуждаются во мне больше, чем когда-либо. Я иду вперед, набравшись решимости, отодвигаю занавес и поднимаю голову, чтобы оценить состояние трапеции. Наверху я вижу темный незнакомый объект. В какой-то момент мне кажется, что это тренируется кто-то из других гимнасток. Делаю шаг назад, я еще не готова ни с кем встречаться.

Но человек наверху не двигается, просто безвольно висит.

– Что это такое? – Я подхожу ближе, чтобы лучше видеть.

С испанской паутинки, на которой я раньше выступала, свисает безжизненное тело часовщика Меца.

– Астрид, что такое? – спрашивает Ноа, когда я оседаю на землю. Я почти не слышу ее за шумом, который нарастает в моих ушах. – Ты в порядке? – спрашивает она. Ее взгляд сосредоточен на мне, она не видит тот ужас, который только что увидела я. – Это было ошибкой. Давай я помогу тебе вернуться в кровать.

– Позови рабочих, – командую я, но даже в этот момент я понимаю, что уже слишком поздно. – Иди, сейчас же. – Я хочу, чтобы она ушла из палатки, хочу избавить ее от этого зрелища. Но она поднимает глаза вслед за мной и издает душераздирающий крик.

Я хватаю Ноа за плечи и выталкиваю ее из шатра.

– Рабочие, – командую я снова, более твердо. – Иди!

Теперь я одна и смотрю вверх, на Меца. Всего несколько дней назад я видела, как умирает герр Нойхофф. Но это другое. Мец умер, потому что был евреем и потому что решил, что надежды больше нет. На его месте могла бы быть я. Я стою в тишине, касаясь куртки в том месте, где должна была быть пришита звезда, выражая свою солидарность.

– Сюда, в шатер! – Слышу, как кричит Ноа на улице. – Пожалуйста, поторопитесь.

Двое рабочих вбегают в палатку. Я стою одна, глядя на то, как они лезут наверх по лестнице, пытаются дотянуться до него с помощью длинного шеста, которым мы обычно достаем гриф трапеции.

Я отворачиваюсь, не желая больше смотреть на это, мне становится нехорошо. Ноа возвращается, за ней появляется Эммет.

– Черт, – ругается он.

– Нужно ли вызывать полицию? – спрашивает Ноа.

– Нет, конечно, нет, – выплевывает Эммет. – Мы не можем привлекать внимание полиции.

– Но если это убийство, мы должны доложить о нем, – возражает она Эммету с такой силой, какой я от нее не ожидала. Он не отвечает, но быстро уходит из палатки.

Я кладу руку на ее плечо.

– Ноа, его никто не убивал. Он сам убил себя.

– Что? – Я смотрю на то, как меняется выражение ее лица, когда она осмысляет услышанное.

– Ты ведь наверняка слышала о суициде.

– Да, конечно. Но как ты можешь быть уверена в этом?

– Нет следов борьбы, – объясняю я. – Хотела бы я только знать почему.

Ноа хмурится.

– Наверное, он узнал.

– Что узнал? – спрашиваю я.

Она замялась, и я понимаю, что она что-то мне не рассказывала.

– Эммет сказал, что распустит всех рабочих.

– Что? – Я замираю от этой мысли. Мец как-то узнал о плане Эммета. У него нет семьи и нет возможности найти убежище, и он сдался, отнял у себя жизнь сам, до того, как ее отнял бы кто-то другой. Он не видел иного выхода.

– Мне жаль, что я не сказала тебе раньше, – торопливо говорит Ноа. – Эммет угрожал мне, а я не хотела тебя беспокоить… – Я выхожу из палатки, не дослушав ее объяснение.

Новость быстро распространяется по цирку, рабочие и артисты стоят группками перед шатром. Я обхожу собравшихся и замечаю Эммета на дальнем краю поля. Он стоит отдельно ото всех, нервничает.

– Как ты мог? – спрашиваю я. – Нам нужны эти люди.

Его глаза расширяются.

– Ты валялась в постели все эти дни, а теперь хочешь поучить меня, как нужно управлять цирком? – огрызается он. – Как у тебя наглости хватает?

– Нет, Эммет, вопрос в том, как у тебя хватило наглости на такое? – Голос Ноа раздается позади меня. – Если бы ты сказал им об этом до того, как мы уехали из Тьера, у него был бы шанс.

– Это не ваше дело, – возражает он.

– Ты собираешься им сказать? Или мне самой? – Неповиновение Ноа застало его врасплох.

Люди подходят ближе, услышав их разговор.

– Сказать нам что? – спрашивает один из акробатов.

Эммет переминается с ноги на ногу, а затем поворачивается к собравшейся толпе.

– Мне жаль сообщать это, но у цирка почти не осталось денег. Мы распустим всех рабочих.

– Всех, кроме бригадиров, – быстро вставляю я. Я беру на себя слишком много, но мне все равно. Быстро продолжаю, пока Эммет не возмутился: –  И тех, кто был с цирком больше пяти лет.

Если все уйдут одновременно, некому будет работать во время представления.

– Черт побери! – ругается один из рабочих. – Вы не можете так поступить!

– Других вариантов нет, – холодно отвечает Эммет.

– Каждый получит оплату за две недели и билет на поезд до дома, – добавляю я. – Верно, Эммет?

Эммет смеряет меня взглядом. Конечно же, в его планы это не входило.

– Да, да, конечно. Если вы уйдете мирно. Теперь, если позволите, я уйду, у меня есть дела. – Он крадется прочь, продолжая смотреть на нас, как будто боится поворачиваться к нам спиной. Когда он уходит, рабочие тоже начинают расходиться, продолжая роптать. Артисты, которым еще повезло остаться, тихо уходят на репетицию.