Михаил Шифман - Рукопись, которой не было [Евгения Каннегисер – леди Пайерлс] [litres]

Переезд в Малоярославец дал Исаю Бенедиктовичу и маме передышку. Его надежды на оплачиваемую литературную работу отчасти оправдались. Он получил заказ на перевод «Перикла» Шекспира. Были приняты к переизданию переводы «Венецианского купца» и «Юлия Цезаря». Теперь уже под его именем был напечатан и немецкий перевод «Пира во время чумы».

В Москве удавалось бывать нечасто. Приезды эти были нелегальными, так как по тогдашним правилам паспортные ограничения не допускали ночевки в Москве, а дорога от Малоярославца до Москвы занимала четыре часа, так что обернуться в один день было просто невозможно. Все же, несмотря на немалый риск, он приезжал, изредка ходил в театр, на концерты, встречался с небольшим числом верных друзей.

Посещение издательств в поисках работы было для И. Б. очень тягостным: за десять-пятнадцать лет после высылки из Ленинграда всюду появились совсем новые люди, которым имя И. Б. уже мало что говорило, а его малоярославецкий адрес говорил очень много. В ту пору Малоярославец наполовину был заселен людьми с паспортными ограничениями, то есть уже отбывшими сроки наказания.

В 1949 году среди этой категории малоярославецких жителей опять начались аресты. Число их все возрастало, и 27 марта 1951 года И. Б. снова арестовали. Ему было уже 66 лет. Тюрьмы в Малоярославце не было, и его отправили в Калугу. Снова он провел в тюрьме семь месяцев, был допрошен один раз и снова без суда осужден на ссылку сроком на десять лет по статье 7-35, по которой проходили «социально-опасные элементы». Никакого конкретного преступления ему не инкриминировали. Местом ссылки была определена Джамбульская область Казахстана.

В Джамбул И. Б. привезли этапом. На дорогу ушло больше трех недель. Областное управление НКВД не сочло возможным оставить его в областном городе и отправило в село Михайловку, центр Свердловского района, в шестнадцати километрах от Джамбула. В Михайловку из Малоярославца немедленно приехала и мама. 1952 год они встречали уже вместе. Перебралась в Казахстан и я, от греха подальше.

Михайловка – степное безлесное село. Улицы засажены тополями и карагачами. Домики одноэтажные, саманные, при каждом – виноградник, огород, низкорослые фруктовые деревья. Вдоль улиц арыки. Село огибает река Талас, за рекой степь и в отдалении горы. Зимы там снежные, но без больших морозов и недолгие, летом сильная жара. Население, по тогдашним меркам для Казахстана, было большое – три-четыре тысячи жителей. Коренное население состояло из потомков семиреченских казаков, оставшихся там после покорения Туркестана, и казахов.

Здоровье И. Б. было совершенно расстроено тюрьмой и этапом, и все же никогда не виданная им ранее Азия – природа, быт, «смесь одежд и лиц» – первое время очень занимала его. От культурной жизни на этот раз он был отрезан полностью. В Михайловке не было даже постоянного электрического освещения – маленькая гидростанция на Таласе работала от случая к случаю.

…Над чем я сейчас работаю? – Увы, мне не на чем работать. Единственное и непреодолимое препятствие к писательству – отсутствие бумаги – мне не удается преодолеть. «Пальцы просятся к перу», а бумаги-то и нет. Поэтому ни о какой переводной работе и думать не приходится… Недавно, впрочем, я целый месяц переводил стихи из «Année Terrible» Гюго. Это можно было делать на клочках бумаги и в старой, подаренной мне конторской книге, между строками цифр…

…Мне не пишется, настолько наша жизнь тяжела и бесперспективна…

…Три года назад Мария Абрамовна умирала от сыпного тифа, и врач сказал мне однажды вечером, что надежды уже нет…

Среди жителей Михайловки собеседников у И. Б. не было. Он завел приемник на батарейках. Через жалкую районную библиотеку выписывал книги из Москвы, из Ленинской библиотеки. Заказы выполнялись медленно, но в конце концов книги приходили, и библиотекарша, нарушая правила, выдавала их на дом. Потихоньку переводил. Денег за эти переводы платили немного, но это была работа, которая давала иллюзию продолжения профессиональной жизни и отвлекала от раздумий. В 1953 году, после смерти Сталина, срок ссылки И. Б. был сокращен до пяти лет – он должен был освободиться в марте 1956 года.

В конце ноября 1953 года внезапно умерла мама. Исай сразу сдал, его невозможно было узнать. Я написала прошение в НКВД о переводе отчима в Алма-Ату, где в то время жила сама.

Время шло, ответа не было. Еще пять месяцев Исай прожил в Михайловке один. Хозяйство его вела соседка, жена ссыльного грека, помогавшая им, еще когда мама была жива. Исай заставлял себя читать и продолжать перевод пьесы Кальдерона «Никто не хранит тайну» [25] «Nadie fie su secreto» ( исп .). . В начале мая наконец НКВД выдало разрешение на переезд Исая Бенедиктовича в Алма-Ату по состоянию здоровья. Он выехал сразу же. К сожалению, было уже поздно. Отчим не прожил в Алма-Ате и двух месяцев: умер 29 июня 1954 года. Хоронила его я одна. Смотрела на его высохшее лицо, когда-то полное жизни и радости. Кому и зачем нужны были его и мамины страдания? Ради какой цели были загублены жизни моих самых близких людей, никому никогда не причинивших зла?.. Я стояла над гробом; слезы текли по моим щекам.

Я опять забежала на много лет вперед. Мне надо вернуться в 1931 год, но у меня перед глазами мама, отчим и Нина – такие, какими я их помню и буду помнить всегда. Их интонации, их улыбки и даже их почерк… Пожалуй, закончу эту страницу последним маминым письмом, которое смогло проскользнуть сквозь железный занавес перед самым его закрытием. Оно датировано маем 1936 года и сейчас лежит передо мной на письменном столе.

Моя любимая Женя!

Доченька, хотя я сейчас в кровати, мне нездоровится, я хочу тебе написать. Я болела всю зиму и до сих пор не оправилась. История с Ниной убьет меня. Она собралась замуж за Льва Семеновича Понтрягина, слепого математика из Москвы. Он академик и очень знаменит. Когда она только успела с ним познакомиться?.. Говорят, у него было много женщин, но Нина ничего не хочет слышать.