Имре Шаркади - Избранное

— Тогда зачем украл?

Но над этим вопросом Янош размышлял недолго, его терзала другая дума: что ему делать без лошади?

Как он вернется домой в госхоз и как он скажет агроному Каршаи, что лошадь украли?

Хорош же он будет, придя домой с седлом на плече!

Но если лошадь украли, вор не мог далеко уйти. Так-то оно так. Да где ее искать?

Дом культуры уже опустел, несколько подвыпивших парней еще околачивались тут, но они о лошади ничего не знали, даже не обратили внимания, была она под навесом или нет. Двери клуба заперли, заведующий ушел домой, а Янош стоял под открытым небом, на котором занималась заря, и ломал голову над тем, что ему делать.

Домой он не пойдет, это точно. Вот так, без лошади, предстать перед глазами агронома было немыслимо.

Седло, чепрак, попону он взвалил на плечо и пошел к ближайшему хутору, чтобы там все оставить. На хуторе еще спали, пришлось разбудить хозяев — Янош не так хорошо и знал их. Хозяин, пожав плечами, сказал, чтобы он положил все куда-нибудь, а потом уж отправлялся искать лошадь, но вот куда положить? Наконец отнесли все на конюшню.

Дверь в конюшню не запиралась, и Янош, снова оставшись один, подумал, раз уж так не везет ему в жизни, то и седло и попону украдут, пока он ищет лошадь.

И он решил, что убьет того, кто украл лошадь, убьет, не говоря ни слова.

А может, над ним подшутил кто?

Ничего себе шуточки! Да и кому бы это могло прийти в голову?

Подлее таких шуток ничего и придумать нельзя, за них и убить мало.

И вот двадцатилетний парень выходит ранним осенним утром на проселочную дорогу, оглядывается по сторонам: нечеткие очертания хуторов вдали, деревья вдоль дороги — и ничего больше. Где искать лошадь? Янош направился к ближайшему хутору, решил, что осмотрит все конюшни в округе, а потребуется, и силой заставит их открыть…

К полудню он побывал уже в десяти домах, перессорился со многими хозяевами, не очень-то им нравилось, что парень, принимая их за конокрадов, обыскивает их конюшни. Янош устал, был весь в грязи и голоден. Он целую ночь не спал, целый день не ел, знай только шлепал по грязи в своем выходном костюме. Начался моросящий осенний дождь. Янош промок, холодные струи текли ему за воротник, комья глины налипли на одежду. К утру он выкурил последнюю сигарету. Куда идти? Вокруг не было ничего, кроме раскинувшейся во все стороны степи да маленьких хуторков — а их сотни. Где, в котором из них может быть его лошадь? Куда мог пойти тот, кто ее украл?

Он даже подумал, что возьмет и повесится сейчас на дереве. Не может он возвратиться без лошади, не может сказать агроному, что пропала она. Не потому, что придется за нее платить — выплатить можно и по частям, постепенно. Если бы только это… Ведь агроном дал ему лошадь под свою ответственность. Как он посмотрит теперь ему в глаза?

«Он же отвечает за нее перед государством, — думал Янош, — а я отвечаю перед ним».

На третий день он вернулся домой — промокший, продрогший, осунувшийся — и без лошади. Ему уже было все равно. Лучше — если сразу отрубят голову. Пусть делают с ним что хотят, ему все равно.

А лошадь уже была в госхозе. Кто-то отвел ее домой шутки ради. Но кто это сделал, кто был этот шутник, так и не узнали. Возчики нашли ее утром привязанную в конюшне и решили, что Янош Тот в последнюю минуту передумал и не поехал в Кишмагош. В понедельник, когда Янош Тот не вышел на работу, забеспокоились, не случилось ли чего, заявили в полицию, стали искать.

— Худшей шутки не придумаешь, — сказал Каршаи, когда Янош Тот, бледный, с ввалившимися глазами и пошатываясь от усталости, предстал перед ним, — И все это время вы ее искали?

Янош только головой мотнул вместо ответа. Еле сдерживался, чтобы не заплакать.

— Вот ведь какие дела. Ну, а девушка? Стоило хоть?

— За все в жизни надо платить, — криво улыбнувшись, сказал Янош.

На следующей неделе он рассказал Каршаи, чем обернулась для него эта поездка верхом.

А позднее, должно быть, решил, что, конечно, стоило — ведь той же осенью они обручились и свадьбу сыграли. Все плохое, когда оно уже позади, легко забывается.

Но дороги к дальним хуторам тем не менее могли бы быть и получше.

1959

Перевод Л. Васильевой.

В конце мая Ковач угадал в лото все пять цифр, выиграв, таким образом, миллион форинтов. Хотя на руки получил он и не совсем миллион, а девятьсот с чем-то тысяч, все равно он ощутил себя миллионером. Сама судьба, казалось, вмешалась в его жизнь, чтобы, встряхнув ее, дать ей нормальный ход в тот момент, когда нависла уже угроза крушения. Играли тут роль и материальные трудности, с ними связано было и то, что Ковач разочаровался в мире окружающем, стал суетлив, раздражителен и несправедлив к людям, жизнь порою представлялась ему столь несчастной и беспросветной, что хоть плачь.

Произошло это как-то неуловимо и необъяснимо, за какие-то считанные месяцы. Ковач не мог бы сказать, когда это началось — вероятно, тогда, когда сократился его доход. Но когда именно он сократился, тоже сказать было трудно. Перед рождеством, помнилось, денег у них было еще достаточно, и на подарки хватило, и в сберкассе имелись какие-то сбережения, в январе он зарабатывал уже меньше, февраль оказался катастрофически плохим, не дал почти ничего, сбережения ушли на еду, к началу марта кончилось в доме топливо, которое было рассчитано на всю зиму, в апреле залезли в долги, а май день ото дня рисовал перед Ковачем будущее в тонах все более мрачных: не заработать ему много и в этом месяце. Много? Даже минимума не будет… Не хватит на простейшие домашние расходы. Изменить это было не в его силах, будто жил он под каким-то колпаком, в изоляции от всего мира, неспособный найти с этим миром точку сцепления и не помня, когда и как оказался под этим колпаком. Он не мог придумать ни одного способа раздобыть деньги, не попадалось в руки ни одного дела, которое сулило бы хоть какую-то прибыль. Лайош Ковач служил в адвокатской коллегии; постоянно ощущая нехватку денег, он никак не мог сосредоточиться на работе, из-за чего, в свою очередь, не мог заработать ни на одном деле, и понимал, что только чудо способно высвободить его из этого заколдованного круга.

То, что происходило с ним, имело и внешние признаки: Ковач перестал, например, регулярно бриться. Раньше ему казалось невозможным появиться в конторе с двухдневной щетиной, теперь же такое случалось часто. Он ходил в неглаженых брюках, у него отросли длинные ногти, они трескались, ломались, и тогда он мучительно обгрызал их; ботинки он днями не чистил, пиджак был весь в пятнах, рукава пальто залоснились, от постоянного нервного напряжения у него потели руки и ноги. Во время переговоров по какому-нибудь делу он пробовал иногда посмотреть на себя со стороны, глазами других, и мрачнел: как есть бродяга. «Может ли в самом деле производить приятное впечатление человек, обросший щетиной, обгрызающий ногти, у которого к тому же пахнет от ног, этакий близоруко моргающий очкарик, мятый, лохматый, обтрепанный, который никакие выкарабкается из весеннего насморка?» — думал он, колени его нервно подергивались.