Милош Црнянский - Роман о Лондоне

писал, как известно, Пушкин («Домик в Коломне»). Пушкин иронизировал. Но суть славянского пения передана им превосходно: тосковать, тут же над собственной своею тоскою пошучивая.

Црнянский тоже иронизирует. Тоже пошучивает: стол бухгалтера — дирижерский пульт. И он сам, и герои его в любых обстоятельствах хотят оставаться верящими в жизнь оптимистами; и вся книга светится мотивами упований, надежд, которые порою сбываются (очевидно, имя героини романа далеко не случайно: Надежда). Красота, привлекательность, стойкость героев романа — в русле «заздравной» жизненной философии; и вполне закономерно: не раз проделывают они путь от укрепления здоровья к его ослаблению, оба они побывали в больницах; но здоровье возвращается к ним (например, нелепое увечье князя и последующее выздоровление; главное же — тайное, незаметное исцеление его жены от бесплодия). Эротика романа — тоже от присутствия в его героях здоровья, даже от избытка его.

Но последовательным оптимистом в романе оказывается только Надежда Репнина. И рядом с «заздравными» мотивами его — безжалостное «за упокой».

Предчувствие конца князя Репнина — уже в сценах его, кажется, вполне беспечного и благоразумного отдыха на побережье Атлантического океана: «Любовь к морю Репнин носил в себе как воспоминания детства, вынесенные из России… Море он полюбил еще в детстве, унаследовав эту привязанность от своего отца… Море было для него волшебной сказкой о каком-то другом, неведомом, огромном и прекрасном мире. Еще там, в имении Набережное, он пускал на воду бумажные кораблики. А после полюбил и деревянное весло, и парус, и шлепанье большого пароходного колеса, когда старая посудина, взмутив воду, входила в Неву. Потом он полюбил гальку на берегу Финского залива, на отмелях. Стоит ему зажмурить глаза, как все эти картины и сейчас, по прошествии стольких лет, встают у него перед глазами. И под ресницами набегают горькие и соленые слезы, точно таким же был там и вкус моря. Ему неизвестно, как и когда закончил свои дни где-то в Финляндии его отец».

Море Репнин любил: дополнительный штрих, обнаруживающий в нем погибающую, задавленную, не нашедшую себе применения эпичность; море — это олицетворенный простор, а эпические герои не могут жить без простора. Но любовь его к морю трагична, и пророческий характер ее несомненен. Репнин словно бы оплакивает себя самого. Роман кончится тем, что, взваливши на рамена тяжелый, доверху набитый камнями рюкзак, Репнин в море уйдет и там, подальше от берега, наложит на себя руки: примитивнейший способ убедить себя в том, что ты, человек, не позволил превратить себя в куклу. И не будет он, грешник, знать да ведать о том, что за морем-океаном, в Америке, жена его ждет долгожданного их ребенка: как бы ни был деловит, озабочен и бездуховен Лондон, именно он, этот город, исцелил ее, избавив от самого страшного для женщины телесного недостатка, недуга — от бесплодия.

Море — предсказание героем романа своего надвигающегося конца. Море — тема воспоминаний о детстве. Море памятно герою романа еще и другим: эвакуация белой армии в восточном Крыму, в Керчи. Здесь, в Керчи, он впервые увидел красавицу девушку, свою будущую жену. Здесь же началась его одиссея — плавание, в общем-то, по тому же пути, который совершил герой Гомерова эпоса. Керчь становится еще одним повторяющимся мотивом романа. Комплимент жене? И он уверяет жену, что она «для него сейчас точно такая же красивая, какой была в семнадцать лет, когда он ее впервые увидел в Керчи». Наступление старости? «Внезапный приход старости, Надя, — одно из самых страшных событий в жизни человека. Для меня это самое большое потрясение с той поры, как много лет назад мы с тобой отплыли из Керчи». Керчь — рубеж, который перешагнул Николай Репнин, расставаясь с Россией. Здесь, в Керчи, он встретил свою Надежду. И еще: в Керчи на пути князя Репнина во весь рост явился таинственный человек, которого, сказать строго, в романе и нет, но который тем не менее слишком многое определяет в жизни главного героя Црнянского, — гвардии капитан Барлов, некто Барлов.

Барлов умер. Он покончил с собой когда-то давно, за пределами хронологии «Романа о Лондоне». Но тень, голос его сопутствуют Репнину. И герой Црнянского вспоминает: «Барлов, который так часто является ему из какого-то иного мира, бросился в Америку… А что сделал он в Америке?.. женился на богатой американке. А затем, через несколько дней, выгнал жену и пробил себе башку пулей». То, что сделал таинственный Барлов, — огрубленное, вульгарное предварение поступка героя романа: он, по сути-то дела, тоже выгнал свою жену, он позволил ей уехать в Америку, а потом распорядился собою так же, как и Барлов. «Репнину почудилось, что он снова слышит покойного Барлова», — не раз говорится в романе. И покойный Барлов сопутствует князю, то поддерживая его, то подсмеиваясь над ним. Смотрит Репнин книгу о Петрограде, то бишь о Ленинграде, вспоминает строку из пушкинского «Медного всадника», а Барлов нашептывает ему про «девятьсот дней блокады», про героизм ленинградцев. И опять рассматривает герой драгоценную книгу. Берет лупу. На фотографии видит свой дом. «Здесь, у подъезда стоял экипаж отца… Репнин вспоминал, как приводил к себе ночевать подвыпившего друга, Барлова». А потом обнищавший князь, прекрасный знаток лошадей, играет на скачках. Он играет неудачно: мог бы выиграть, он близок к огромному выигрышу. Но он останавливается в нерешительности: «Разве не безумие просадить на скачках все свои деньги? Казалось, даже Барлов сейчас смеется над ним».

Барлов — друг и спутник героя романа, его alter ego, второе «я». Он бывает проникновенно лиричен. А бывает саркастичен. И циничен он тоже бывает: противоположность ангелу-хранителю — искушающий демон. Многоцветная тень его, сопутствующая Николаю Репнину, и таинственна, и загадочна. Но «Роман о Лондоне» — роман-песня, а в какой-то части своей, он еще и роман-баллада. Не являлся бы на его страницах демон Барлов, роман многое мог бы утратить: ведь из песни слова не выкинешь. И еще один спутник у Репнина есть: Наполеон Бонапарт — «тот, что вступил в Москву. (Этого Репнин ему никогда не смог простить)».

Анекдоты из жизни Наполеона: император и его альковные утехи, прерываемые неотложными государственными делами. Постоянное соразмерение с Наполеоном себя, причем «наполеоновское» в романе — синоним авантюрного, глупого. «И разве то единственное, что он может сделать, чтобы помочь любимой жене — это расстаться с ней, отправить ее… в Америку — разве это не безумие? Наполеоновское решение — тщетное и бессмысленное». Или — так: «Не придется Наде нищенствовать в Лондоне. У него сильная воля, хотя он и не Наполеон. Который перед сражением, посылая людей на смерть, опрыскивает себя духами. Да, его солдаты полегли в землю, а он мечтает о любовном свидании, даже на Святой Елене. Разве это не смешно, князь? Вокруг — безбрежный океан. До Франции — далеко. Восемьсот тысяч убитых французов. Vive l’Empereur! А император тайком предается любви с женой своего маршала». Иногда же — и так: «Он как некий Наполеон был абсолютно уверен, что одержит победу над преследовавшими его неудачами и нищетой». И средь книг, которые разносит Репнин по городу, ему попадается книга «огромная и тяжелая»; это — знаменитый Кодекс Наполеона, о котором, выходит, и сказать-то можно только то, что громоздок он и увесист.