Вера Колочкова - Из жизни Ксюши Белкиной [litres]

– Нина, опять говоришь много! Хватит! Показывай, чего там у тебя?

Оставив в отделе кадров заявление на отпуск, Ксюша бегом припустила к автобусной остановке. «Надо еще в магазин заскочить, купить чего-нибудь вкусненького, – на ходу размышляла она. – Интересно, что Иван Ильич любит? Не спросила даже вчера…»

День прошел совсем незаметно. Пока кормила Ивана Ильича завтраком – жидкой, размазанной по плоской тарелке пшенной кашей, пока протирала его смоченным в теплой воде полотенцем, пока сидела и следила внимательно за его капельницей, уже наступили ранние зимние сумерки, казавшиеся из больничного окна еще более серыми и унылыми.

– Ксюша, ты ведь целый день со мной провела! Воскресенье сегодня, что ли? – заговорил с ней наконец Иван Ильич, когда она присела около него с тарелкой рисовой каши с плавающей в ней худосочной котлеткой.

– Нет, сегодня среда, Иван Ильич! Да вы не беспокойтесь – я ведь в отпуске! Мне все равно дома делать нечего – я уж тут с вами побуду… Можно?

– Да можно-то можно… Только странно все это. Что, и завтра придешь?

– И завтра, Иван Ильич, и послезавтра тоже… Я вам тут еще надоем! Давайте будем кашу есть, пока не остыла! А может, кефиру хотите? Я утром свежий купила. Или печенья?

– Ничего не хочу, Ксюш! Сил нет. Не встану я уже, наверное…

– То есть как это не встанете? Встанете! Обязательно! Вы сейчас усните покрепче, утром проснетесь – а я уже здесь! Может, книги какие принести? Я бы вам вслух почитала! Вы Пушкина любите?

– Люблю… Давай, тащи Пушкина! – улыбнулся он наконец, и даже показалось ей, что мелькнула в его глазах на секунду прежняя синяя искорка, да сразу и растаяла.

– Иван Ильич, а можно я вас за руку подержу?

– Зачем? – тихо удивился он.

– Ну, не знаю… У вас руки такие хорошие…

Ксюша обхватила тонкими пальцами его сухую и горячую ладонь, зажмурила на секунду глаза, улыбнулась блаженно. «Господи, хорошо-то как… – промелькнула в голове быстрая мысль. – Так бы и сидеть долго-долго, и держать его за руку… И чтоб не надо было домой идти по холоду, и чтоб никого кругом не было – только я да он…» Иван Ильич молчал, смотрел на нее задумчиво и грустно. Нехотя разжав пальцы и тяжело вздохнув, Ксюша встала, поправила свесившееся с кровати одеяло.

– Спокойной ночи, Иван Ильич. До завтра.

– До свидания, девочка. Спасибо тебе…

Олька в неуклюжей позе лотоса восседала на покрытой вытертым клетчатым пледом тахте, поочередно поднося маленькое зеркальце то к одному глазу, то к другому, надолго замирала, рассматривая намалеванные яркими тенями веки.

– Оль, вульгарно очень… – попробовала оценить ее старания Ксюша. – И не идет тебе это совсем…

– Да что ты понимаешь-то? Не идет… Сама сроду не красилась, а туда же! Это ж самый крутой мэйкап!

– Крутой… что? – переспросила Ксюша, подходя ближе и внимательно вглядываясь в лицо дочери.

– Ой, ладно, отстань! – раздраженно отмахнулась от нее Олька. – Не лезь лучше со своими советами, раз не понимаешь ничего!

– А куда ты красишься, на ночь глядя? Десять часов уже!

– На ночную дискотеку пойду с нашими пацанами. Раз позвали – отчего и не сходить… Наверное, в «Карабас» завалимся.

– Оля, ты что? Какая дискотека? Тебе шестнадцати еще нет!

– Так через два месяца исполнится уже! Да кто знает, что мне шестнадцати нет? На лице ж не написано! Подумаешь…

– Оля, ты никуда не пойдешь!

– Ага, размечталась…

Ксюша в изнеможении опустилась на край тахты, уперлась взглядом в сложенные на коленях некрасивые руки с короткими плоскими ногтями. Помолчав минуту, тихо спросила:

– Оля, а что у вас там с бабушкой произошло? Расскажи…

– Ща! Вот сейчас все брошу и буду тебе рассказывать! Толку-то? Все равно ведь не поймешь! Будешь мне опять мозги полоскать своими занудными правильностями! Да и вообще, не верю я тебе…Сама-то вон быстренько сориентировалась…

– Что ты имеешь в виду? – опешила Ксюша.

– А то! Зачем ты около него сидишь, скажи? Еще и отпуск взяла, добрая ты наша… Сроду в отпуске не бывала – а тут смотрите-ка! Тоже жизни нормальной захотелось, да, мамочка? А я тут, по-твоему, должна с бабушкой жить? Спасибо!

– Оль, ну что ты несешь… – только и смогла выдохнуть Ксюша, закрыв лицо руками. – Что ты несешь, господи…

– А я не могу, не могу больше жить в этом бомжатнике! – все больше распаляясь, продолжала Олька. – Ты посмотри, в какой нищете мы живем! Я даже пригласить в гости никого не могу! Мне стыдно, понимаешь? И одеваться в китайские тряпки тоже стыдно! И лучше я буду с противным стариком жить, но только чтобы не видеть всего этого!

Олька отбросила от себя зеркало, закрылась руками и разрыдалась громко и отчаянно, забыв про модную яркую раскраску. Лицо ее от дешевых теней и туши моментально превратилось в цветное грязное месиво, размазанная помада изуродовала красивые пухлые губы. Плакала Олька так искренне и обиженно и так по-детски терла кулаками глаза, что у Ксюши перехватило горло от жалости к выросшему ребенку, захотелось приласкать, успокоить, пообещать что-нибудь купить – только ведь куклой и конфетой теперь уже не обойдешься!..

– У меня даже мобильника своего нет! – выкрикнула вдруг Олька, словно прочитав каким-то образом ее мысли. – У всех самые крутые есть, а у меня вообще никакого нет! Как будто я хуже всех! Хожу, как лохушка самая последняя, даже без мобильника!

– Но я же покупала тебе мобильник…

– Да что ты покупала! Его даже из кармана достать стыдно, вообще копеечный! Засмеют же!

– Оленька, не надо, не плачь, доченька! Куплю я тебе этот самый мобильник! Мне, может, еще и отпускные насчитают… Вот на день рождения и куплю!

– Да! Купишь ты! А зачем в больнице торчишь? Я же знаю зачем! Не дура! Ты думаешь, он оценит твой подвиг, что ли? Бабушку выгонит, а тебя к себе возьмет?

– Оль, ну что ты говоришь, глупенькая…

Ксюша неожиданно для себя вдруг тоже заплакала. Вернее, и не заплакала даже, а начала тихонько подвывать в такт Олькиным ритмичным всхлипываниям – плакать она отродясь не умела. Так, протекут иногда слезы потоком, и все… А вот чтоб с голосом – нет, никогда! Впервые получилось, надо же…

– Все не так, как ты думаешь, Оля… – запричитала жалким слезным голоском. – Просто мне самой хочется ему помочь, понимаешь? И ничегошеньки мне от него не надо…

Олька, неожиданно перестав плакать, озадаченно уставилась на мать, хлопнула мокрыми ресницами.

– Ну да, рассказывай… Давай еще про любовь да сердечность поговорим или еще про чушь какую-нибудь! Это ж козе понятно – просто продаться хочешь, как все…

– Что значит продаться?!

– А то и значит! Все хотят устроиться, потому все и продаются! А что, не так? По-твоему, все только о любви и думают, когда замуж выходят? Ха!