Вера Колочкова - Из жизни Ксюши Белкиной [litres]

А чего она могла придумать? Денег-то на покупки у нее отродясь не бывало! Да и вообще… Хотелось ли ей и в самом деле купить себе что-нибудь новое и красивое? Она и сама бы себе на этот вопрос не ответила. Наверное, хотелось. А может, и нет… Все желания за последние годы атрофировались в ней окончательно. Она видела, конечно, как одеваются другие женщины, всегда замечала что-то новое и модное на девочках из магазина, только к себе это никак не прикладывала. Не получалось проецировать почему-то. Правда, если честно признаться, была у нее одна невинная игра… Только никому и никогда в жизни она не посмела бы рассказать об этом! Вот бы засмеяли, правда! А заключалась эта игра в том, что, видя вдруг идущую ей навстречу по улице какую-нибудь худенькую девушку в короткой норковой шубке и сапожках на высоком каблучке, она зажмуривала глаза, делала глубокий вдох и – тут же видела себя в этой самой шубке и сапожках! Это у нее на спине нежно переливается мех, это на ее тоненьких ножках каблучки модельных сапожек нежно и хрупко цокают по стылому асфальту… И так захватывало дух – аж дышать трудно! Порой она подолгу шла след в след за этой красотой, будто вплывала в волну марсианского, фантастического какого-то состояния. Нет, такая шубка не была ее мечтой – разве она посмеет… Это было всего лишь наваждением, игрой воображения, маленькой такой фантазией… Она – и в короткой норковой шубке! Она – и в сапожках на тонком каблучке, по асфальту – цок-цок! – перебирает тоненькими ножками…

– Мам, а как без бабушки хорошо, правда? – громко втянув в себя с ложки горячий бульон и причмокнув, обратилась к ней Олька. – Никто над ухом не ноет о загубленной жизни, никто куском хлеба не попрекает… Красота!

– Ольк, ну когда ты научишься есть нормально? Некрасиво же…

– Да ладно! Горячо ведь! И вообще – как умею, так и ем! Не приставай!

– Ты уроки сделала?

– Ой, мам, ну какая ж ты зануда! Какие уроки? Знаешь, как меня тошнит от этих учебников? Все эти функции да интегралы с теоремами – хренотень отстойная! И без них мне мою тройку поставят, подумаешь… А физик – тот вообще четверку обещал за четверть! Представляешь? Запал на меня окончательно…

– Оля! Не пугай меня! Он что – пристает к тебе, что ли?

– Да на фига он мне сдался, нищета очкастая! И даром не нужен!

– А кто нужен?

– Крутой, богатый, с тачкой, и чтоб женился…

– Мечтай, мечтай… – Ксюша невольно улыбнулась, глядя на смеющуюся дочь. – Где ты такого себе найдешь? На улице, что ли? Ты ж бутылку пива из руки не выпускаешь и куришь, и жвачкой чавкаешь… А вид у тебя какой? Все юбки по самое не балуй, колготки эти в сеточку… Это вульгарно, Оля! Такая красивая девочка – и все впечатление о себе портишь!

– Ну, завелась! Еще себя в пример приведи! Можно подумать, от твоей мышиной серости да правильности сплошное впечатление получается! Только и знаешь, что в книжку уткнуться да стихи про себя талдычить! Кому это надо-то? Ноги об тебя вытирают все, кому не лень – вот и все твое впечатление! А я так не хочу! И жить здесь не буду! Вот увидишь – все равно найду богатого мужика, еще и тебя к себе жить заберу!

– Спасибо на добром слове, доченька… – Ксюша оторвала взгляд от стола. – Может, посуду помоешь? Устала я – ноги не держат…

– Ой, ну ма-а-а… Они ж меня на кухне опять воспитывать хором начнут, ты ж знаешь! А потом ты же сама извиняться побежишь за мое хамство… Оно тебе надо?!

– Ладно, сама помою… А ты садись за уроки! Нечего опять к зеркалу пристраиваться!

– Да ладно… – отмахнулась Олька, выкручивая помаду из тюбика, – посмотри лучше, какую я себе мазилку классную купила! Цвет – просто отпадный!

Тяжело вздохнув, Ксюша вышла в плохо освещенный коридор коммуналки и медленно побрела в сторону кухни, неся перед собой грязную посуду.

– Ксюш… – тихо прошелестел из-за приоткрытой двери Витин голос. – Зайди-ка на минутку…

От скрипа старой инвалидной коляски опять екнуло сердце, будто вздрогнуло жалостью к этому парню, единственному ее наставнику и помощнику, опоре и поддержке… Хотя опорой Витю никак нельзя назвать – кощунственно даже и звучит-то! Какая из него опора? Вон руки совсем ослабли – сил нет даже колеса у коляски крутить. Сохнет на глазах человек, и ничегошеньки с этим не поделаешь! Тело умирает, а голова ясной и умной остается, да еще какой умной! Она иногда часами его слушает, открыв рот. Про что ни спроси – все знает! И так все умеет разложить по полочкам, что кажется, и в самом деле дальше жить хочется, несмотря ни на что…

– Ксюш, помоги мать на кровать перетащить, а? – тихо попросил Витя. – А то она не дошла – видишь, у окна свалилась? А там дует сильно – простынет еще!

– Да, конечно, Вить… Сейчас, только посуду отнесу!

Мать Витина, Антонина Александровна, являла собой пример классического женского алкоголизма, тихого и безысходного. Пила она с молодости, с тех самых пор, как выписала ее сюда из деревни пожилая тетка, бывшая хозяйка этой большой комнаты, чтоб, как она говорила, «скрасить старость» и осчастливить племянницу городской пропискою – не пропадать же добру, в самом деле! Тетка же и устроила ее на работу на ликеро-водочный завод, на линию розлива… Правда, администрация завода – надо отдать ей должное – с пьянством на предприятии нещадно боролась! Однако боролась странными, одной администрации понятными способами, позволяющими принимать в себя алкогольную продукцию только на своей территории – хоть залейся! А навынос – ни-ни! Вот и старались все впихнуть в себя халявного побольше! И привыкали, и спивались… А как иначе? Это ж вам не конфетная фабрика, где по тем же правилам можно есть шоколада, сколько влезет! Только сладкого-то много не съешь: два-три дня – и тошнит уже… Тетка умерла через несколько лет, Антонина Александровна тихо жила себе одна, пока не пришло вдруг ей в голову родить себе ребеночка – тоже захотелось «скрасить старость», наверное… Вопреки всем прогнозам, Витя родился здоровым и крепеньким – Галия Салимовна рассказывала, она свою старшую, Асию, в одном роддоме с ней рожала. Только не повезло Вите – уронила его Антонина Александровна в трехмесячном возрасте по пьяному делу, причем сильно уронила, на копчик, да еще и к врачу сразу не обратилась – испугалась чего-то… Так и не удалось Вите встать на свои ножки – всю свою сознательную жизнь провел в инвалидном кресле. А к тридцати годам еще и сохнуть начал. Так и живет – согнутой пополам злым ветром тростиночкой, только глаза живыми и остаются – большие, умные, теплые, всепрощающие… И все его любили и жалели… И Антонина Александровна тоже любила и жалела, только по-своему, через алкогольный туман. И вину свою чувствовала. Нельзя, говорила, мне трезветь ни на минуту – от горя сразу помру… И деньги все заработанные до копеечки Вите старалась отдавать – пропить боялась! По утрам тихой мышкой встает – и бегом на работу. А они, соседи, все Вите помогали! И в магазин сходить, и пол помыть, и постирать, когда мать совсем уж не в состоянии – это всегда пожалуйста! Ну, разве что кроме Ксюшиной мамы… Она всегда себя особняком ставила, поверх голов смотрела – не место ей здесь, и все тут! Решила выбраться из «вонючей трущобы» – и добилась-таки своего! А интересно все ж посмотреть на этого ее нового мужа, или как его там еще называют… Сожителя… Хоть бы все у нее получилось, Господи! Уж они бы с Олькой и правда зажили в свое удовольствие!