Ровена Коулман - Письмо из прошлого

— И все же вы не уехали, — говорю я. — И вы, и мистер Джиллеспи. Многие остались.

— Конечно, многие остались, но это потому что им просто некуда было идти. — Миссис Финкл пожимает плечами, а потом как будто вспоминает о чем-то. — Знаешь, твоя мама — не единственная, кто исчез в ту ночь.

— Нет? — По моей спине пробегает дрожь. Мужчина, который исчез в ту ночь, когда мама покинула Бруклин, может быть им . — И кто же еще?

— Фрэнк Делани. — Она сердечно улыбается. — Этот мужчина украл сердца половины женщин с Третьей авеню. У него, похоже, были секреты, потому что в ночь затмения он просто взял и исчез, не сказав никому ни слова, не оставив даже записки. Одни говорили, что он связался с плохими людьми, попытался присоединиться к власть имущим. А другие — что он слишком сблизился с чьей-то женой… Кажется, у меня было его фото на стене. И, скорее всего, не одно: я всегда старалась снять летнюю церковную общину, каждый год, и в лучшую ночь года…

Она выходит в холл и, всматриваясь в вереницу фотографий на стене, поднимается по лестнице. Одна ступенька, другая… Я следую за ней по пятам.

— Бинго! — восклицает она на полпути наверх. — Вот и он. Фрэнк Делани. Это был… семьдесят седьмой год. Взгляни, какой красавец. И снято как раз в ночь затмения, похоже, это последнее его фото в здешних краях.

Затаив дыхание, я заставляю себя взглянуть на фото.

На ней изображена миссис Финкл, а рядом с ней — двое мужчин, и она на голову ниже их обоих.

Я неотрывно смотрю на одного из них. Вьющиеся русые волосы, темно-бордовый костюм и галстук. Смотрю и ничего не чувствую.

— Должна признать, — говорю я, — он не выглядит как местный сердцеед.

— О, конечно же нет, потому что это Робби О’Коннор, — отзывается миссис Финкл. — Нет, вот Фрэнк Делани, слева от меня. Отец Фрэнк, священник, который разбил тысячу сердец в тот день, когда принял сан.

Мое сердце замирает. Я пристальнее вглядываюсь в смеющиеся голубые глаза, и меня пробирает озноб.

Это он. Я просто знаю, что это он. Столп общества. Священник. Пожилой, уважаемый. Исчезнувший тринадцатого июня тысяча девятьсот семьдесят седьмого года. Ошибки быть не может. Это он, мужчина, который изнасиловал мою мать.

Мой отец.

Я просыпаюсь, точно зная, что нужно сделать. Мне нужно записаться на прием к нейропсихологу, пройти обследование, сделать МРТ. Но если я сделаю это и окажется, что причина кроется в чем-то физическом, все будет кончено. Я могла бы сделать скан головного мозга, и тогда у меня будет на руках хоть какое-то подтверждение чего-то. Но я не хочу никаких доказательств. У меня есть целая куча косвенных подтверждений: медальон, ожог на шее, имена людей, которых я встретила в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году и которых знает миссис Финкл. Что мне действительно нужно и чего я действительно хочу, так это подтверждение того, что я могу путешествовать во времени. И сегодня я собираюсь его получить.

Молодой мистер Джиллеспи сказал мне точную дату и время, когда я столкнулась с ним. То же самое время и тот же день, когда я впервые вломилась в дом Рисс, словно перебежала через тридцать лет с одной стороны дороги на другую. И оба раза это случилось рядом с тем зданием — может, все дело в нем? Может, этот дом — своего рода портал, дверь, ведущая сквозь поток времени? Может, с начала времен все эти потоки бегут параллельно, день за днем, мгновение за мгновением? Время — это река, как сказал однажды один из моих преподавателей. Оно течет везде и всюду, и все происходит одновременно, а мы видим все это линейно, потому что люди по своей природе — линейны. Мы рождаемся, живем и умираем на четкой, нерушимой линии. В любом случае неважно, как именно это происходит, у меня еще будет время разобраться во всем этом. Сейчас важно лишь точно знать, что это действительно происходит и что я могу это доказать.

Где-то за тонкой гранью меня ждет Рисс. Ждет, что я вернусь. И если я смогу найти дорогу и защитить ее, то смогу спасти мою мать от ужаса, под гнетом которого она не могла жить. Я смогу дать ей ту жизнь, которую она должна была прожить, сотворить новые воспоминания, как тогда с медальоном. Новые воспоминания становятся крепче с каждым днем, а старые тают, и за них все труднее и труднее зацепиться. Они все больше напоминают мне сон, который я недавно видела и вскоре забуду.

Вопрос в том, говорить мне об этом сестре или нет.

Горошинка считает, что нам стоит выйти прогуляться.

— Именно это я делаю, когда чувствую, что теряю контроль, и мне хочется выпить, или курнуть, или… неважно. Я просто иду, не важно куда или когда, просто иду, пока это не пройдет.

— Я не хочу никуда идти, — говорю я. — Это не одно и то же. Мне нужно поговорить с папой, рассказать ему обо всем… понять, что делать дальше, составить план.

— Это вообще последнее, что тебе нужно сделать! — кричит Горошинка, хватает сумку и швыряет ее мне, а сама направляется к двери. — Папа не перенесет таких новостей по телефону, это его убьет! Нет, мы ничего ему не скажем, пока что нет. Сначала мы все это как следует обсудим, обдумаем…

— Горошинка, мне не нужна группа поддержки, — говорю я, наклоняюсь, чтобы собрать рассыпавшуюся мелочь, и спускаюсь вслед за ней по лестнице. — И прогулки мне тоже сейчас не нужны, у меня есть дела…

— Ты просто отрицаешь все это.

Она останавливается в коридоре миссис Финкл. Дом переполнен тишиной и прохладным полумраком. Похоже, миссис Финкл решила выйти на улицу до того, как навалится дневная жара.

— Поверь, я знаю, что это такое. С этим дерьмом я знакома намного лучше, чем ты. И мне бы тоже очень хотелось найти такое местечко, ну, знаешь, где можно было бы набухаться в корягу и не думать ни о чем. Правда, очень хотелось бы. Но тебе нельзя опускаться до такого. Нам нельзя. Я знаю, как пройти через все это, и самый лучший способ — и в самом деле просто пройтись. Пройтись и поговорить. Поговорить о том, что ты чувствуешь по поводу всего этого, о тех вещах, которые случились в нашем прошлом и имеют значение, и о том, что они значат для нашего будущего, и…

— Да не хочу я говорить об этом, и на прогулку я идти не хочу! — пытаюсь втолковать ей я. — Я просто хочу немного побыть одна. Мне нужно со всем этим разобраться.

— Черт возьми, Луна, у тебя сердце или кусок льда? — вскидывается Горошинка, удерживая меня. — Почему ты не рвешь на себе волосы, не рыдаешь и не причитаешь? В конце концов, не идешь в бар и не просишь, чтобы перед тобой развернули вереницу шотов? [7] Шот ( shot ) — небольшая посуда, обычно 50–90 мл объема. Используют для подачи крепкого, обязательно в чистом виде, спиртного: водки, текилы или джина. Столько всякого душераздирающего дерьма вокруг, ты вполне можешь позволить своему сердцу немного разбиться! Это не то, что можно исправить, Луна. Не уравнение, которое ты можешь взять и решить. Ты должна будешь научиться жить с этим! И начинать учиться нужно прямо сейчас!