Николай Полунин - Меч короля Артура

Матео поклонился, исчез и через секунду опять появился, но уже с хрустальным бокалом. Он налил воду, предложил чашу старичку, но тот отрицательно покачал головой, и Матео, поставив его чашу на стол, направился ко мне. Он не шел, а парил над полом, едва касаясь его кончиками узких туфель. Кто ступает легко, тот пойдет далеко, вспомнилась мне старая поговорка. Если ей верить, будущее этого юноши можно считать обеспеченным. Он протянул мне бокал, но выпустил его из рук за долю мгновения до того, как я его взял. Нежный звон, и осколки хрусталя разлетелись по комнате.

В изысканных выражениях Верховный Хранитель высказал предположение о том, откуда у секретаря растут руки.

Юноша умоляюще смотрел на меня.

— Это я виноват, — сказал я, — даже не знаю, как это получилось.

— Неважно, — сказал Верховный, взмахом руки отпуская секретаря.

— Если я правильно тебя понял, — продолжил он прерванную беседу, когда за секретарем закрылась дверь, — твоя машина может, минуя вчера, перенести тебя сразу в позавчера?

— И даже больше. Я могу прыгать на любой отрезок времени назад по горизонтали и в любую альтернативную реальность по вертикали.

— А в завтра?

— Будущее нам недоступно, — сказал я. — Потому что оно — следствие наших поступков сегодня.

— Хорошо сказано, — задумчиво проговорил Верховный Хранитель. — И часто мы стыдимся сегодня наших вчерашних поступков… Послушай, а если я влезу в эту машину вместе с тобой, то и я тоже смогу увидеть, что было в древние времена?

— Сможете.

— И тогда я смогу видеть, что было бы, не поддайся я искушению и не сделай того, что сделал. Найду корни ошибок и в будущем исправлю их…

Верховный довольно быстро ухватил суть работы альтернатора: учиться на ошибках, исследовать альтернативные действительности, чтобы прогнозировать будущее.

— Но ведь… — он вдруг умолк, обвел расширившимися глазами свои покои и тихо, полувопросительно-полуутвердителыю сказал: — Я смогу видеть, как Хромой Данда привел горстку людей в эту землю, спасая их от гибели, как он учил их, как был мученически убит отступниками и стал святым?.. Я увижу, все это я увижу своими глазами! Я всегда подозревал, что в канонических трудах не все правда, но теперь я увижу! А изменить, я смогу что-нибудь изменить?

— То, что случилось уже, нельзя неслучившимся сделать, — заученно повторил я высказывание древнего мудреца, выбитое на стенах нашего Института.

— Да-да, верно, — пробормотал Верховный. — Но мне бы хоть одним глазом посмотреть на мир, в котором я не сделал тех ошибок, которые сделал в этом мире…

Его глаза подернулись пленкой мечтательности. Похоже, за свою жизнь он совершил немало ошибок.

— Все это станет возможным, если я смогу зарядить аккумуляторы, — прервал я его размышления.

— Что? — Верховный встрепенулся. — Да-да, ты получишь все необходимое. Дай мне попить. Я подал ему чашу, он отпил и продолжал:

— И как это Бандини выпустил тебя из своих лап? Воистину промысел Данда, и он не смог ему противиться. Ну ничего, придет день, я и Бандини с твоей помощью приберу к рукам. Ты будешь готовить машину под моим личным контролем, я…

Лицо его вдруг исказила гримаса боли, он вскочил с кушетки, хватая ртом воздух, на губах выступила кровавая пена. Раздирая ногтями горло, он сделал шаг ко мне, споткнулся и рухнул на пол, прежде чем я успел хоть что-нибудь сообразить. Тело его выгнулось дугой, глаза закатились. Кто-то за моей спиной заорал: "Измена! Держи отравителя", — но этот вопль закончился хрипом и бульканьем, будто кричавшему перерезали глотку.

Все дальнейшее отложилось у меня в памяти отдельными кадрами, контрастными и беззвучными, ка" фильмы начала эпохи просвещения.

…Комната полна какими-то людьми в серых плащах с закрытыми капюшонами лицами. Они роются в бумагах, перетряхивают книги, снимают картины со стен.

…Руки Верховного Хранителя с коричневыми старческими пятнами беспомощно шарят по нагрудной пластине, судорожно дергаются и замирают.

…Черная бесшумная тень Матео скользит между серыми плащами. Он видит меня, оскаливается, подмигивает, склоняется над тем, кто еще совсем недавно был наместником Святого Данда на грешной земле, а когда исчезает, вместе с ним исчезает и нагрудная пластина…

…Я пытаюсь вырваться и дотянуться до дематериализатора, но цепкие руки выволакивают меня из комнаты и тащат по коридору мимо статуй святых, с изумлением взирающих на происходящее из глубины своих ниш. А одна статуя в белом саване сокрушенно качает головой.

5

Телега в окружении конных гвардейцев медленно пробивалась сквозь беснующуюся толпу. Лиц я не различал, все злобные или ликующие вопли слились в один, все разинутые рты виделись мне одной огромной пастью, алчущей человечины, мяса, крови.

Моего мяса и моей крови.

Попытки хоть как-то прикрыть наготу остатками одежды вызывали новые взрывы злобного хохота и криков, и я их оставил. Я только старался уворачиваться от комков грязи, огрызков и камней, которыми добросердечное человечество провожало меня в последний путь. Каждое меткое попадание вызывало шквал восторга. Было больно и еще было обидно. За них обидно, потому что я-то знал, что совсем рядом, в другой действительности, развивающейся параллельно этой, с негодованием давно отвергли идею смертной казни эти же самые люди. Впрочем, опять же рядом есть и другие действительности, в которых меня сожрали бы живьем. И сделали бы это те же самые люди.

Самой спокойной в этом аду была кляча, впряженная в телегу. Она думала о чем-то своем и лишь изредка прядала ушами да похлопывала жидким хвостом по костлявому крупу, не причиняя особого ущерба вившемуся над ней слепню. Олимпийская выдержка клячи внушала уважение. Я старался брать с нее пример и сам себя уговаривал: "Ну ничего, уже скоро, совсем скоро доедем. Там добрые дядечки костер сложили, чиркнут спичкой… нет, не спичкой, спичек они еще не знают, чем-нибудь другим чиркнут, и все. Сначала огонь весело побежит по хворосту, будет больно, совсем недолго, ты почувствуешь запах горелого мяса, твоего мяса, дружок, немного покричишь, кстати, кричать можно все что угодно, ты уже придумал, что будешь кричать? Потом потеряешь сознание. Ничего страшного, не ты первый, не ты последний. А эта кляча отправится домой, поест овса или чего там она ест, а потом повезет еще кого-нибудь из застенка на площадь перед Цитаделью, но это уже будешь не ты, кто-то другой, тебе играть главную роль в этом спектакле только один раз".

Нахальство слепня наконец пересилило апатичность клячи, и она взбрыкнула крупом. Слепень обиделся и решил перебраться на более аппетитную лошадь одного из гвардейцев. Я проследил полет слепня, перевел взгляд на чистое небо…