Николай Полунин - Меч короля Артура

Куда она без документов?!

А если все-таки Парис?.. Ерунда, я бы заметил.

А если?

Широкоплечий, сильный, веселый, наглый, кретин.

Я угнал со стройки экскаватор и перерыл всю квартиру. Ничего. Ни письма, ни номера телефона, ни записки, ни фотографии. Умело скрывала.

Я вернул экскаватор на место, сел в кресло и стал думать.

И очень скоро додумался.

Над ухом рявкнуло:

— Морской проспект, следующая — Дом Ученых. Приготовиться к высадке!

На стенке кабины водителя загорелось красное: "Пошел!" — от комка пассажиров отклеилась и выпорхнула в темноту стайка девчонок в вареных куртках и черных колготках, за ними, соблюдая равнение, десантировались три курсанта с уже сформировавшимися лбами, две старухи-дачницы с мешками и я в смятении чувств.

Девчонок ветром сносило куда-то в сторону аспирантских общежитии, курсанты сделали боевой разворот и пошли на перехват, взревая форсунками.

Меня опустило перед дверью, обитой загорелой женской кожей, с бронзовой табличкой над глазком:

"Марк Клавдий Марцелл".

Я позвонил. Глазок похлопал ресницами и прищурился.

Отворила красивая рыжеволосая девица. Зрелые прелести распирали короткий джинсовый халатик с потертостями на покатостях. В одной руке девица держала янтарный мундштук с сигаретой, в другой — старинного вида джезву. Ее звали Анютой, в нежном возрасте она была аральской русалкой, а теперь подвизалась в кооперативе по производству черной икры и умела жить.

— Заползай, — Анюта изобразила реверанс, отчего нижние кнопки халатика звучно расстегнулись, и стряхнула в кофе столбик пепла.

Я заполз. Пахло кофе, ментоловыми сигаретами "Салем" и еще пахло напоминанием о Веронике. Она здесь!

Я оттолкнул Анюту и ринулся в комнату. Тут курили. Давно и много. Сизые пласты табачного дыма плавали, не смешиваясь. На них стояли несколько тарелочек, служивших пепельницами, и пластмассовая ваза с апельсином, скрюченной воблой и инкунабулой Иегуды Абарбенеля "Диалоги о любви". На стене, среди жутко оскалившихся ритуальних масок, побитых молью ангельских крыльев и календарных японок висела сиреневая афиша спектакля "Ах, как бы нам пришить старушку?", а на диване в мягких креслах, на стульях и на свернутом в рулон паласе, прислонившись к книжным шкафам, живописно расположились молодые парни и девушки, перебрасываясь увесистыми импортными словами "самодовлеющий эксгибиционизм", "маразм", "неокретинизм" и "омнеологизм".

Я разыскал Марка Клавдия Марцелла в глубоком кресле. Белокурое ангельское создание шалашиком сложило над ним свои крылья и предлагало сердце. Другие точно такие же создания ожидали своей очереди на балконе, волнуясь и расправляя перышки. Марк К. Марцелл от сердец не отказывался. Он складывал их в морозилку, ожидая, когда количество перейдет в качество.

Ему нужно было одно сердце. И я знал, кому оно принадлежит.

Я схватил его за грудки и вырвал из кресла.

— Где она? — прорычал я. Сердце выпало у него из рук и откатилось на середину комнаты. Кто-то подскользнулся на нем и обрушил пласт дыма с пепельницами. Ангелицы на балконе возмущенно захлопали крыльями, маски на стенах ухмылялись и подмигивали, Анюта затянулась и выпустила мне в лицо струю ментолового дыма. Марк К. Марцелл легонько шлепнул меня по рукам, и они разжались.

— Ее здесь нет, — сказал он. — Смотри сам.

И я посмотрел.

Кроме Анюты тут были: похожий на сломанный циркуль, лидер рок-группы "Аукцион" Давид, высокий, худой, с горящими глазами и паучьими пальцами.

Девочка с голубыми глазами и трепещущими ресницами, которая писала стихи про души китов и деревьев. Имени ее никто не помнил, она была просто Девочкой с Голубыми Глазами.

Жидковолосый и прыщавый экзистенциально-натуралистический писатель Витюня, автор непечатной поэмы "О, черт возьми, какая мука". Решив быть ближе к земле, он в одночасье отверг сигареты и папиросы, курил сигары и вместо спичек носил кресало.

Вовка-йог, бородатый детина в джинсовой хламиде и с четками на шее. Физик по образованию, он год работал в Центральном парке сторожем, потом вдруг оказался директором столовой на пристани, продержался до первой ревизии и ушел малевать афиши в какой-то Дом культуры.

Трое стриженных под горшок крепких парнишек в косоворотках, яловых сапожках и с топориками за витыми поясками. Они пришли то ли кого-то спасать, то ли бить, да так и остались.

Смазливая девица с устрашающей длины фиолетовыми ногтями, умеющая выпускать дым через нос аккуратными колечками и, кривя презрением пухлые губки, всех и вся обзывать быдлом.

Разочаровавшаяся в жизни студентка-первокурсница с лицом травести на пенсии и по очереди наставляющие ее на путь истинный два поклонника Рериха. Всю троицу называли попросту — рерихнувшиеся.

Тут было еще много разных людей.

Тут не было Вероники.

Но залах ее волос, движение руки, лучистый взгляд, ямочка в уголках губ, звук шагов…

Я не мог ошибиться!

— Так она ушла от тебя! — догадался Марк К. Марцелл и облизнулся. — Час пробил, и она ушла. Она же ведьма, а ты нормален!

Фиолетовые ногти впились в плечо, прокололи пиджак и кожу. Сквозь дырочки со свистом вышел воздух, и я упал рядом с Анютой. В руках у меня оказалась чашка кофе.

— Все мы немножко ведьмы, — прошептала Анюта и зрелой выпуклостью потерлась о мое плечо. — Я свободна, а ты любишь икру?

— Как интересно, — сказала Девочка с Голубыми Глазами. — И что ты теперь будешь делать? Повесишься?

— Пороть! Кнутом и по субботам! — рявкнули косоворотки.

А циркуль Давид ничего не сказал. Он подключился к сети, и из коленок рявкнуло про жизнь, которая аукцион, только после удара молотка вместо "продано" звучит "прожито".

Вместо кофе в чашке было что-то зеленое в граненом. Я выпил, чтоб не расплескалось, а потом еще раз за компанию и за знакомство, и чтоб завить веревочкой, и чтоб на "ты", а икра на губах Анюты была в самом деле зернистой, не подумай, что желатин, а ты миленький, и сюда, и вот сюда еще, всегда хотела нормального, они надежные и на них можно положиться, на тебя можно положиться?

И все было хорошо, и все были хорошие, добрые и умные. А жареную колбасу едят только самоубийцы, в ней прорва канцерогенов, которые подавляют высшую нервную деятельность. А если ты не самоубийца и жить хочешь долго, то дышать должен поверхностно и редко, факт проверенный, все болезни от неправильного дыхания. Но если все-таки помер, то не волнуйся, люди на самом деле не умирают, а переходят в другой план. Их семь, этих планов: астральный, ментальный, деваканический, будхи, нирваны и еще пара каких-то.

А потом говорили о Сизифе, и я тоже хотел сказать что-то умное, но оказалось, что это вовсе не тот Сизиф, а другой, которого придумал Альберт Камю, про которого я помнил, что он то ли лирик, то ли основатель экзистенциализма. А руки у Анюты были мягкие и теплые; и из русалок ее не выгнали, она сама ушла.