Николай Полунин - Меч короля Артура

— Риф! Что случилось, Риф? Что ты? Где? Она коротко глянула на меня.

— Бух! Гав! Гав!

Я достал пистолет. Риф больше не лаяла, но на-прягшееся тело ее дрожало возле моей ноги. И тут я увидел их.

Сначала одна пара светящихся точек, потом другая. Еще, еще, еще, желтые, желто-зеленые, зелено-красные. Особенно много их собралось позади, дальше от фар. Так, подумал я, тщетно стараясь не пугаться, «у него зашевелились волосы на голове». Нет, дурь, конечно, никакие не волосы, чушь, но… Риф уже рычала своим жутким низким рокотом, но и ей было явно не по себе. Да кто же это?! Стрелять я пока не решался. Для волков или собак глаза слишком маленькие и близко посаженные. Лисы? У лис светятся глаза?

Теперь и я различал тихий гнусавый вой. О господи, да кто же это?!! Меня затошнило от страха.

Двое из них прыгнули, и я увидел, кто это. Кошки. Вернее, коты, потому что для самок они были слишком крупные. Но это я определил позднее. Я выстрелил навскидку и промазал. Один из них схватился с Риф, другой прыгнул на меня, я успел закрыться. Он драл мне локоть зубами и когтями, а я, ошалев, размахивал рукой, будто надеялся стряхнуть этот комок злых мускулов. Целая секунда понадобилась мне, чтобы вновь начать соображать. Я приставил дуло к широкому кошачьему лбу и снес тварь выстрелом. Капли теплого мозга попали мне на лицо.

Я едва успел заметить, что Риф крутится, лапами отдирая с морды воющего кота, — и за первыми кинулись другие. Им не хватало прыжка, и они какое-то расстояние бежали; появляясь из тьмы с задранными хвостами, потом взвивались с расчетом угодить мне на лицо и на грудь ближе к горлу. Через три секунды обоймы не стало. Я отбивался руками, увертывался. Риф рычала и визжала. Штук шесть их сидело на мне, когда я пробился к автомату. Тремя очередями опустошив и его магазин, я все-таки расчистил место вокруг себя. С размаху упал навзничь — в голове загудело. Воняло порохом, в ушах звенело от выстрелов, в голос кричала Риф, и я — о боже! — должен был быть съеден котами!

Второй рожок оказался трассирующим. Росчерки взрывали землю чуть не под самыми ногами, одному коту оторвало голову, другой отлетел, в боку у него плевался зеленый факел трассера. Возле комка котов, которым была Риф, я заработал прикладом. Вся в крови, Риф перекусывала зверей пополам и едва не рванула меня. Я запихал ее в кабину, вскочил сам. Последнего кота я прихлопнул дверцей.

Они тотчас же напрыгали на капот, зашипели, заплевали в лицо. Сейчас, пробормотал я, сейчас, сейчас… Я давно сделал кабину сообщающейся с кузовом. Пролез в квадратную дверцу, включил лампочку. Сразу стало видно, как они дерут брезентовую крышу и стенки. Рубашка промокла, липла к спине, с лица капало. Сейчас, сейчас… где ж она… сейчас… а, вот. Я откинул стопор и саму крышку, наклонил канистру над задним бортом, где сходились зашнурованные створки полотнища. Бензин забулькал. Я не думал, что произойдет, если из глушителя вылетит искра. Выбросил еще не опорожненную канистру на землю, проковылял обратно за руль.

— Сейчас, Риф…

Она выглядела неважно. Ухо висело клочьями, на морде кровь, поджимает лапу.

— Мы им, Риф…

Коробка хряснула, колеса провернулись, как по мокрому. Коты посыпались от стекла. Тряхнуло. Я выхватил из «бардачка» патрон ракетницы, тормознул, высунулся и, прицелившись, рванул шнурочек.

Пламя взрывом взметнулось выше кузова, сразу лопнула канистра с остатками бензина, и только тогда я смог разглядеть, сколько же их. Они были повсюду, тут и там мелькали на фоне огня их черные силуэты. Нас с Риф спасло только то, что они не напали все разом.

Меня так трясло, что я еле сумел запустить двигатель. Почему-то теперь горела только правая фара. Мы не успели как следует разогнаться, под колесами затрещало, мелькнули какие-то цветущие деревья, стена, и мы врезались. Риф, визжа, стукнулась в стекло, меня бросило на баранку. Кажется, я потерял сознание, потому что больше ничего не помню.

Едва я попробовал пошевелиться, как в тело воткнулось десятка три иголок и ножей. Тогда я открыл глаза. Различил в полумраке свои колени, резиновый коврик на полу, педали. Одно веко залипало, в нем тоже сидела игла.

Кое-как, ломая корку на спине, шипя и ругаясь, я распрямился. Руки сплошь покрывали черные и бурые полосы. Уже был рассвет, Риф рядом крупно вздрагивала, лежа головой на лапах. Когда я ее окликнул, подняла страдальческие глаза. Мы стояли в гуще яблоневых веток, зарывшись радиатором в окно с пожелтевшей занавесочкой. Пока давал задний ход и выворачивал из палисадника, игл и ножей добавилось, но я, кажется, уже начал потихоньку привыкать.

Медленно, как лунатик, сполз я с сиденья, заковылял к месту побоища. Котов больше не было видно, живых, я имею в виду. Зато мертвых валялось предостаточно. От них тянулись длинные тени по выгоревшей земле. Дымился забор у ближайшего дома.

Судя по тому, как быстро я привык к иглам, с каждым движением втыкающимся в спину и руки, раны мои не были слишком тяжелыми. Я перешагивал через трупики, жалкие и нестрашные сейчас, и думал о своем ожесточении, когда выливал бензин и поджигал его ракетницей. Бессмысленное убийство — мне-то они уже не угрожали. Отомстить за свой страх и боль. И — мне особенно неприятно это сознавать — в те секунды я со злобой вспоминал о десятке-другом кошек, что выпустил из запертых квартир. Вот-вот, этим и оборачивается наша искреннейшая самоотверженность. Рано или поздно.

Мне сделалось до того противно, что я остановился и некоторое время постоял зажмурившись. Ты хотел освобожденной природы? Природы, отринувшей человека? Получай. Она, оказывается, имеет зубы в когти, ты об этом подумал?

Риф в кабине, когда я к ней вернулся, вылизывала лапу и поскуливала. Доставая бутыль с йодом, я подумал, что хорошо бы дать ей полизать мою спину. Еще раз огляделся на всякий случай. Нет, решительно никакого движения вокруг. Лишь в небе парит кто-то широкий, большой, с прямыми крыльями — какой-нибудь стервятник, почуял уже. Рубашку я снимал в несколько приемов, отмачивал, охал и ахал и сразу прижигался йодом. Риф я помазал ухо.

Чтобы окончательно загнать вглубь неприятные мысли, я, возясь с машиной, попробовал догадаться, какая причина могла собрать здесь столько кошек. И чем я им помешал. То есть даже не столько чем помешал, это-то ясно — вломился в самую гущу, сколько чем вызвал ненависть столь небывалой силы. Когда-то я слыхал о случае с замерзавшим человеком, которого отогрели бродячие кошки. Они ложились на него и рядом и грели. Возможно, но верилось что-то с трудом.

Я захлопнул капот.

Для брачных игр поздно. Миграция, наподобие как у леммингов? Но тогда почему одни самцы? Нет, положительно, черт его знает, какие у них там могли пробудиться инстинкты.