Дмитрий Быков - Палоло, или Как я путешествовал

После текилы, хоть и слабой, но вкусной, нам захотелось чего-то родного.

– Игорь, – попросил Андрей, – переведи группе, что мы хотим чего-нибудь русского… только не народного… а такого, знаешь…

Игорь удалился и вернулся к столику с вожаком группы.

– Leningrad? – спросил он у студентов.

– Petersburg, – гордо уточнил толстый.

– I’ve been to Petersburg, – кивнул вожак банды. – We’ll play something Soviet for you. I’ve heard it there.

И они заиграли – в первый момент мы не поняли, что именно.

– Ребята! – осенило Кациса. – Это Петров!

– Какой Петров?

– Андрей Петров! «Человек-амфибия»!

Это попурри уже и я узнал, его часто лабают в Питере в ресторанах и в переходах, – сначала они старательно изобразили «Эй, моряк, ты слишком долго плавал», а затем врезали моё любимое: «Лучше лежать на дне, в синей прохладной мгле…»

– Чем мучиться на суровой, суровой проклятой земле! – подхватили мы хором эти слова, сочинённые, кстати, Юлией Друниной (как знать, будь она способна предвидеть семерых русских, поющих в Кливленде её песню сорок лет спустя после выхода фильма, может, это и удержало бы её от самоубийства). Игорь Кацис едва не плакал, ибо вспомнил фильм своего детства, который дитём смотрел ежедневно. До того героически воздерживавшийся, он взял бутылку текилы, где ещё плескалась половина жидкости, и высосал эту половину практически безотрывно. Музыканты, видя такую реакцию, сделали крещендо.

В гостиницу мы его вели. Он пел. Так пал третий бастион Игоря Кациса.

Ну, а падение четвёртого было делом техники. На следующий день у нас отменилась встреча с представителями украинской диаспоры (между двумя основными лагерями диаспоры вспыхнула склока по поводу очередного решения президента Украины, и небольшой эмигрантский островок – в основном старики-эмигранты тридцатых-сороковых, чьи дети выросли уже совершенными американцами, – снова треснул; до выработки общей позиции украинцы отложили общение с москалями). Освободилась первая половина дня, и мы отправились гулять в итальянский квартал, самый мафиозный и колоритный в городе.

Было очень солнечно и почти не холодно, мы шли вдоль огромного итальянского кладбища, на котором росли древние, в несколько обхватов дубы и вязы, – и предполагали, кто мог на этом кладбище лежать. Судя по количеству старых, но ухоженных могил, тут покоилось несколько кланов итальянских мафиози, особенно интенсивно убиваемых в тридцатые годы, но до сих пор чтимых потомством. Вообще кладбище выглядело ухоженным и каким-то почти радостным, там прогуливались несколько разновозрастных пар и даже выгуливали детей – в относительно лёгком и прагматичном отношении американских жителей к смерти, будь они WASP, или итальянцы, или мало ли кто ещё, мне тоже видится некое предельное знание о себе, полное достоинства жизнеприятие. Да, вот есть ещё и это. Нечего чересчур уважать смерть, делать тайну, прятать глаза. Можно спокойнее, проще и почти веселее.

– На таком кладбище я хотел бы лежать! – разглагольствовал я, озирая дубы и играющих детей. – Среди мафиози, да, пускай среди мафиози! Даже интереснее! В раю климат, в аду общество!

На обратном пути в гостиницу мы зашли в симпатичный итальянский ресторанчик, взяли по тарелке пасты с разной морской снедью и принялись обсуждать достоинства молодой, волоокой и очень грудастой официантки.

– Я бы такую мог, – авторитетно сказал Андрей, показывая, как бы он взял итальянку за грудь.

– Да любой мог бы такую. Только как её склеишь? Наверняка есть мафиозный дружок.

– Какой дружок, ей лет шестнадцать…

– Значит, папаша.

– Фигня. Игорь, давай её склеим!

Мы обсуждали девушку довольно громко, кидали в её сторону недвусмысленные взгляды, а Андрей так и просто жестами показал, что он бы не прочь сегодня вечером (тык в часы, семь на пальцах)… Игорь первым поймал исключительно грозный взгляд человека из-за стойки. На нас смотрели так, что ничем хорошим это не пахло.

– Быстро деньги на стол, и сматываемся, – сквозь зубы сказал Игорь с несвойственной ему интонацией.

– Что за чёрт?

– Быстро!

Мы положили на стол мятые баксы и вышли. За нами вышел усатый мэн, глядевший из-за стойки.

– Сейчас прольётся чья-то кровь, – сказал Андрюха. – Ты, помнится, хотел здесь где-то лежать? Осуществляются мечты.

– Что вы говорили о моей племяннице? – на очень плохом английском спросил бармен у Игоря, как у старшего.

Неожиданно из Игоревых уст излетели слова на сладчайшем дантовском наречии. Он почти пел, поглаживая бармена по плечу. Тот на глазах смягчался, под конец улыбнулся и хотел было зазвать нас обратно, но мы сказали, что спешим. Он вынес нам сувенирную бутылочку граппы.

– Как ты это сделал, Игорёк?

– У меня второй язык в институте был итальянский, – выдохнул Игорь, только сейчас позволив себе задрожать и побледнеть. – Я ему сказал, что сам итальянец, что у меня такая же дочь, что вы мои русские друзья и я вам об этой дочери рассказывал – что у неё грудь не меньше. Пойдёмте, что ли, посидим в гостинице, перекинемся в картишки… уф… как бы он нас сейчас!

Надо ли говорить, что спаситель наш Игорь в гостинице уронил свой предпоследний бастион, сел с нами за преф по центу за вист и на третьей же сдаче был нами подсажен на мизере на паровоз из семи взяток.

– … …! – сказал он на хорошем русском языке и закурил Андрюхину сигарету.

Так довершилось падение Игоря Кациса.

…В аэропорту глаза его были влажны.

– Вы пишите, ребята, обязательно пишите! – просил он.

Мы и пишем.

Он отвечает нам сдержанными, корректными письмами. Его жена научилась водить машину, старший сын подумывает о Гарварде, а младший делает большие успехи в программировании. Правда, этот младший почти забыл русский. Но Игорь хорошо говорит по-английски.

Какие сволочи! – убеждённо говорила Джоан. – Ты только подумай, ещё вчера они все её навзрыд жалели, а сегодня возят детей на это чёртово озеро! Да в моё время знаешь, что бы с ним сделали, с этим её парнем? Нашлись бы ребята, которые оторвали бы ему все причиндалы на главной площади, вот что! И попробуй кто вякни!

Говоря о своём времени, Джоан имела в виду американскую ситуацию конца тридцатых годов, когда ей было пятнадцать лет. К этому времени относились самые яркие впечатления её жизни. Она ещё помнила, как убили Бонни и Клайда. Сейчас она держала в Спрингфилде, штат Иллинойс, антикварную лавку, куда я приходил каждый вечер. Как большинство столиц штатов, городишко был маленький и двухэтажный, поскольку ни одно здание не имеет права быть выше Капитолия. В пять вечера жизнь замирала. Цыплёнок в меду по-гречески в ресторанчике напротив гостиницы оказался обычной курицей в кляре, «Форреста Гампа» в главном кинотеатре я уже посмотрел (нас было в зале пятеро маргиналов – я, китаец и три негра). Пьянствовать с местной прессой, в которой я стажировался, мне надоело: все разговоры были о рекламе, предстоящих выборах в Сенат и о деле Сьюзен Смит, которое многим наверняка памятно.