Юстис Рей - Духовка Сильвии Плат [litres]

Когда мы все более-менее успокаиваемся, происходит то, чего каждый из нас ожидает меньше всего: Милитант приходит в себя и хватается руками за верёвку на шее, пытаясь ослабить смертельную хватку. Синтия, вскрикнув, инстинктивно подбегает к перилам, я вздрагиваю, но не двигаюсь с места. Меня парализует. Каждый из нас на пару секунд теряется, что в итоге оказывается роковым.

Позже ты бежишь вниз, чтобы придвинуть складную лестницу, стоящую у стены, под ноги Милитанта. За тобой спускается Том. В доме слышны только крики Синтии, предсмертные горловые звуки висельника и скрип половиц. Ты не успеваешь его спасти, так как он задыхается прежде, чем ты добираешься до лестницы.

Том без сил садится на пол, хватаясь за голову.

– О боже! – заскулила Синтия в тишине. – Боже!

Тело болтается под люстрой, словно маятник, постепенно замирая. И лишь ты остаёшься невозмутимо спокойной. В твоих глазах я замечаю нечто, что не могу объяснить, но это не страх.

Повисает гробовая тишина. Все остаются на своих местах, не зная, что сказать и необходимо ли.

– Ты говорил, что он мёртв, – хрипишь ты Тому, переводя взгляд в его сторону, очевидно понимая, что отчитывать ребёнка, каким он и является, тем более в данной ситуации, бесполезное занятие. Но уж больно мы все шокированы и потрясены произошедшим, чтобы проигнорировать это.

Он поднимает на тебя замученный взгляд.

– У него. Не было. Пульса, – отчеканивает он без истерик, находясь в таком же подавленном состоянии, что и остальные.

– Что же теперь делать? Что делать? – слёзно спрашивает Синтия. Я никогда прежде не видел её такой испуганной. Никогда.

– То, что делали раньше. Закончим начатое, – отвечаешь ты серьезно, не желая больше разбираться в том, кто так непоправимо оплошал. Кажется, для тебя это что-то вроде очередного школьного задания. Интеллектуального вызова.

– Выйдем на улицу и зайдём как ни в чем не бывало, – в тишине кажется, что твой голос – единственное, что находится в доме, – потом вызовем полицию. Когда они приедут, скажем, что гуляли у школы, а вернувшись, увидели тело мистера Милитанта, висящее на люстре.

Все знают, что это самый мудрый план, которому можно следовать в данной ситуации, но всё равно не двигаются места. Только сейчас я заметил, как у меня ноют руки, ноги – всё тело. Ещё секунда, и меня разорвет на кусочки…

В итоге мы вчетвером надеваем куртки и направляемся к выходу. Ты пропускаешь Синтию и Тома вперед, а после упираешься мне рукой в грудь, не давая пройти.

– Ты не идёшь с нами. Отправляйся домой.

– Почему? Теперь мы все за это в ответе.

– Тебя никто не видел. И в доме без перчаток ты ничего не трогал. Ты можешь просто уйти. К тому же… твоё сердце.

– Не в этом дело! После всего, что произошло… Мы убили человека. Я убил человека! Я лично завязал эту петлю, – я перехожу на крик, потому что слишком напуган и шокирован, чтобы вести светские беседы. – И теперь ты говоришь мне, чтобы я ушёл?

– Сейчас не время это обсуждать, – замечаешь ты спокойно.

– Хорошо, – я киваю, – я уйду, но тогда ты пойдёшь со мной. Ты не связана с этой семьей. Всё, что могли, мы уже сделали. Позволь им самим с этим разбираться.

– Нет, я останусь. Тут куча моих отпечатков на ручке двери, мебели и ещё чёрт знает где. Если начнётся расследование, то мне нужно быть свидетелем. Да и без меня Синтия совсем расклеится и в истерике выложит всю правду. Мы не можем этого допустить.

Я тяжело вздыхаю, не в силах спорить.

– Боже, кажется, меня сейчас вырвет, – только и бормочу я.

– Прости за то, что втянула тебя в это. Но мне было не к кому больше обратиться.

Я в упор гляжу на тебя. Впервые не узнаю́.

– Кто ты?.. – шокированно спрашиваю я скорее у самого себя. – Если бы мне позвонила Синтия, я бы не пришёл. Так что я здесь из-за тебя. Я убил человека ради тебя.

– Я понимаю, – говоришь ты, однако я не уверен, что до конца понимаешь. – Но сейчас ты должен уйти. Я делаю это ради твоего же блага.

– Тебе стоило раньше подумать о моём благе.

Я сам не знаю, чего боюсь больше: того, что убил человека, того, что я убил его, потому что ты попросила, или того, что ты прогоняешь меня после того, как это случилось. Я бы остался, как бы опасно это ни было, ведь я без памяти, сумасшедше и неразделенно влюблён в тебя. Это злит меня. Как же меня это злит! Я никогда не чувствовал ничего подобного ни к одному человеку на Земле. Никогда. И это чертовски меня раздражает. Мне страшно от того, что я могу быть настолько в чьей-то власти. В твоей власти.

– Я знаю, что, втянув тебя во всё это, я безвозвратно разрушила всё, что между нами было. И буду корить себя за это до конца жизни. Но ты должен понять одну вещь: Милитант не был святым, – вероятно, таким образом ты пытаешься оправдать то, что мы сделали.

– Это не нам решать.

– Чего ты боишься?

Я молча смотрю на тебя.

– Арго, ты боишься Бога?

– Нет… Я боюсь тебя.

Я не только злюсь, в глубине души, несмотря ни на что, я действительно беспокоюсь за тебя. Моё сердце сжимается до щемящей боли в груди от одной мысли, что придуманный тобой план может не сработать.

Перед уходом я забираю перчатки, которые были на нас, пока мы тащили тело Милитанта. Ты говоришь, что их лучше унести и сжечь, чтобы их не смогли найти в случае обыска (если его станут проводить). Я не спорю. Это довольно логично.

Когда я ухожу, то могу думать только о том, что никогда в жизни мне не было так паршиво. Мне кажется, что моё сердце разбито, потому что единственная преграда, которая есть между нами, – это ты.

Похороны Милитанта проходят в довольно спокойной атмосфере, не учитывая слёз Синтии.

Я не хочу идти на похороны, но раз идут мои родители, то и я должен. Так нужно. В конце концов, он был одним из нас. Все в Корке это чувствуют. Это почти священное чувство коллективизма: если ненавидеть, то всей душой, если любить, то всем сердцем, если горевать, то всем вместе. Поэтому, чтобы проститься с ним, собирается почти весь город. Снег к этому времени полностью тает, но зато начинается нескончаемый дождь, длящийся в течение первых дней декабря.