Коллектив авторов - Удивительные истории о мужчинах

Наверное, именно поэтому Анатолий Деревяненко предпочитал больше времени проводить в редакции, чем в собственном экипаже. В общем, его можно было понять: на родной лодке он был всего лишь доктором. И капитаном медслужбы. Зато в редакции…

В редакции он был поэтом. А поэт в России, как всем давно хорошо известно, больше, чем поэт. Именно об этом поздним вечером рассуждали за чашкой шила Толя Деревяненко и его тезка, ответственный секретарь «Подводника Заполярья», старший лейтенант Толя Лобановский.

— Я поэт и публицист, — оповестил приятеля Деревяненко.

Лобановский поперхнулся:

— Ну, поэт ты, прямо скажем, хреновый. Но — какой уж есть. А публицист-то почему?

— Как почему? Я же публикуюсь…

Какая-никакая логика в заявлении поэта-медика была. Странная, но была.

Он вообще был странный. Кому-то из офицеров нравилось во время дружеских посиделок показывать фотографию любимой жены. Кому-то — детей. Толик Деревяненко любил показывать шарж на него самого, нарисованный еще во время учебы в Военно-медицинской академии имени Кирова. Он считал, что шарж — дружеский. Остальные, правда, сомневались: на изрядно помявшемся от времени листке бумаги был нарисован пенек, из которого тянулся к свету один-единственный листок.

— Смешно ведь, правда? — приставал он ко всем.

— Еще как, — отвечали сослуживцы, которым он изрядно надоел.

Но обижать Толю никто не хотел: был он хоть и странным, но невредным. Да и медицинский спирт играл свою роль: иногда хотелось полакомиться им после надоевшего шила. Хотя нет. Шило надоесть не может. Так что меркантильные причины можно убрать. Но все равно: медицинский — он сладенький.

Да, еще одна маленькая деталь. В те времена уйти с флота было совсем непросто. А потому желающие снять погоны изгалялись кто во что горазд.

…Воскресный день никаких неприятностей не предвещал. Все неприятности уже случились: вместо того, чтобы получить давно заработанный выходной, старшему лейтенанту Лобановскому пришлось подменять заболевшего коллегу. Но никаких мероприятий в гарнизоне не намечалось, поэтому дежурный по политотделу флотилии был намерен почитать книгу и подремать всласть.

Увы. Не сложилось. К обеду в штаб нелегкая принесла члена Военного совета. Что уж он собирался делать в своем кабинете в воскресенье, Лобановский даже не догадывался, а объяснить ему свой приезд контр-адмирал не удосужился. Просто кивнул в ответ на доклад и сообщил, что будет у себя.

— Ясен пень. Было бы странно, если бы вы были у меня, — смело ответил старший лейтенант. Про себя, естественно.

А еще через час в кабинете дежурного по политотделу раздался телефонный звонок.

— Зайди, — коротко бросил адмирал.

В приемной ЧВС сидел Деревяненко. Лобановский на ходу пожал ему руку.

— Видел? — мотнул головой в сторону приемной начальник политотдела флотилии.

— Видел, товарищ адмирал, — подтвердил дежурный. Он не стал рассказывать адмиралу, что видит капитана медслужбы почти ежедневно.

— Попросил немедленно принять его. Сказал, что вопрос очень важный, — задумчиво произнес ЧВС. — Политический, говорит. Ладно, послушаем. Зови.

Деревяненко вошел в кабинет, представился.

— Давайте сразу к делу, — не стал тянуть резину адмирал. — Говорите.

— Видите ли, — слегка замешкавшись, начал капитан медицинской службы, поэт и публицист. — Я хотел бы, чтобы вы, товарищ контр-адмирал, как член Военного совета флотилии и начальник политотдела ознакомились с моей докторской диссертацией по философии и стали моим официальным рецензентом.

Товарищ контр-адмирал был опытным политработником, к тому же совсем не глупым. Да-да, такое тоже случалось в советском военно-морском флоте, хоть, к сожалению, и не слишком часто.

— А вы кандидат философских наук? — с неподдельным интересом уточнил он у медика.

— Нет, — честно ответил тот. — Но мне степень доктора присвоят honoris causa.

— Это что, болезнь такая, типа гонореи? — не удержался от вопроса Лобановский.

— Нет, — успокоил эрудированный адмирал. — Это значит — за заслуги.

— Кстати, за какие именно? — обернулся он к Деревяненко.

— Я нашел ответ на главный вопрос фундаментальной философии как науки, — гордо произнес Толик. — Я вывел новое определение смысла жизни.

Похоже, беседа начала забавлять ЧВС. Он сел в кресло и поинтересовался:

— И в чем же состоит, по вашему мнению, смысл жизни? Если в двух словах?

Но Деревяненко не повелся на адмиральское дружелюбие:

— Я бы хотел, чтобы вы прочли все сами.

— Ну, давайте, — вздохнул контр-адмирал.

Анатолий достал из портфеля роскошно переплетенный в ледерин том.

«У нас делал, — автоматически отметил про себя его тезка. — Вот почему переплетчики вчера опять пьяные были».

Тут он был абсолютно прав. В те времена и в том месте переплести диссертацию можно было только в «Подводнике Заполярья». Ну а с универсальной флотской валютой у медика, конечно, никаких проблем не было.

На темно-зеленой обложке золотыми буквами было вытиснено: «Анатолий Деревяненко. Диссертация на соискание степени доктора философских наук. Город Мурманск-150».

— Хм, — кашлянул ЧВС. Вообще-то, название нашего города всуе упоминать не годилось. Но тут уж было не до мелочей.

На титульных страницах все было как обычно. Адмирал быстро перелистал их. Открыл основной текст. И замер.

Лобановский тихонько заглянул через его плечо. На листе было написано следующее:

«Новое определение смысла жизни.

Жить — это значит все время быть коммунистом».

И — все. Больше — ни слова.

— Ну как, — безмятежно поинтересовался Деревяненко. — Будете моим рецензентом?

— Обязательно буду, — медленно произнес адмирал. И повторил: — Буду. Обязательно.

После того как медик вышел, ЧВС достал из сейфа бутылку коньяка, налил в две рюмки и восхищенно покрутил головой:

— Всякое видел. Но этот либо гениально издевается над нами — попробуй только сказать, что он в чем-то не прав, либо гениально от службы косит. В любом случае — крут.

Видимо, адмирал не стал медлить с рецензией. Пару месяцев Деревяненко в гарнизоне не видели. Наверное, диссертацию защищал.

А потом снова появился. С экипажа его списали, торчал в штабе и в редакции. Ждал приказа. Но, как обычно, бумаги шли долго.

И тут Толик снова отметился.

…Экипаж, в котором он раньше служил, уходил в море. Слова все сказаны. Швартовы отданы. Буксиры дали ход, и между пирсом и бортом стала расширяться полоска воды. В этот момент раздался крик:

— Стой! Стой! Пакет из штаба дивизии!

На пирсе и на рубке — немая сцена. Все знают, как относятся моряки к приметам, да еще и в момент выхода…