Коллектив авторов - Удивительные истории о мужчинах

— Помянем, — сипит, — души грешные Игоря и Семена! — наливает по ободок и разом стакан опрокидывает.

— Ты что, — говорю, — охренел? Ты ж живой!

А потом смекнул, взял его за шкирку:

— Эй! Что с Саёнычем?

— Мертвый! — бормочет. — И я мертвый! Кончено. Кранты. Пей!

Думаю, спятил.

— Не буду я пить! — рычу. — Что ты такое мелешь?

— Правду!

Посмотрел злобно и тоскливо, взял стакан и выпил, как воду пьют: в три глотка.

— Нету Саёныча! — и всхлипнул.

— Как — нету?

— Не… не знаю… — и, рассвирепев вдруг: — Медведь задрал! В доме! И его, и бабку! Понял?!

И заревел.

Дико так: мужик — плачет! Самому разнюниться впору. Так меня это поразило, что про Саёныча я сразу и не понял. А когда понял, сам не заметил, как свой стакан опростал.

Сел с Семеном рядом, обнял его, к себе развернул:

— Сам, что ли, видел?

А он мне, с яростью:

— А то как же! Хошь — и ты пойди, полюбуйся! Из района еще не приехали, не забрали! — И, поспокойнее: — Я ж его и нашел! Иди, погляди, коль интересно! Медведя видал?

— Ну! — говорю. А сам: как будто издали. Как будто — в стороне. Не я, а кто-то другой сидит на лавке, выспрашивает…

— Ну?

— Вот те и «ну»! Пришел я к нему, верней, ко двору бабкиному, вижу: забор за домом — в щепы, а в огороде — следы медвежьи. Огромные! От самого крыльца. Я в дом. А там… — помолчал. — От Саёныча, считай, одни куски остались… В кровище все… У бабки нутро выедено, скальп содран… Слыхал, как медведь бьет? То-то! Как глаза закрою — так все и стоит! Валька! Налей, корешок! Выпьем за душу грешную!

Смотреть я не пошел. Вы бы, думаю, тоже не пошли. И ужинать, ясное дело, я тоже не пошел. Так сидели. Пили. А уж с третьей бутылки Семен поведал, что довел-таки вчера Саёныча до заветной двери. А как тот постучал да впущен был — ушел. Может, Настасья выставила его через минуту, может — ночевать оставила. Это уж только она теперь и знает.

Стало мне ясно, отчего она сегодня мимо меня смотрела. Шутка ли? Только был у тебя человек, а теперь говорят: нету его! Медведь задрал…

Мерзко было с моей стороны даже и не зайти тем вечером к девушке, но не зашел. Напился страшно, до невменяемости. Ночью проснулся — мордой на грязном полу. Голова — сполошный колокол. Побрел на улицу, отлил, проблевался, голову в бочку с дождевой водой сунул — полегчало. Поглядел на дом хозяйский: два окна горят. Но никаких мыслей во мне от того не возникло. Напился из той же бочки, побрел в домик. Хотел Семена, что на стуле спал, переложить, — не смог. Ослаб. Упал на постель да в кошмар провалился. Все, как Семен рассказывал, да и похуже: тела выпотрошенные, кровь, вой нечеловечий… Кошмар то есть.

Проснулся поздно, Семен уже ушел.

Проглотил кружку холодной воды, побрел к озеру. На встречных глядя, понял: не одни мы такие были вчера с Семеном.

Солнце уже успело нагреть тонкий слой на поверхности озера, когда я окунул в него вялое тело.

Вода, как всегда, помогла. Возвращался уже человеком.

Насти во дворе я не застал и тому не огорчился. Чувствовал себя паскудно. Однако ж, она меня не забыла: на столе стоял бидон с молоком и комнатка моя прибрана. Тут уж мне вдвойне стыдно стало: за бесчувственность и за свинарник, что после себя оставил.

Выпил я молока, пожевал хлеба, вкуса не чувствуя…

Сентябрьское солнце за окном разошлось по-летнему. Разморило меня, пока сидел. Потому я разделся, завернулся в одеяло и уснул.

Кошмары меня не мучили. Зато, проснувшись, я увидел над собой Настю.

— Что, Настенька? — пробормотал я в том невнятном состоянии, какое бывает, если поспишь днем.

Что-то мелькнуло в карих глазах девушки. Мелькнуло и пропало, сменившись обычным спокойным выражением.

— Одевайтесь да пойдемте покушаете! — сказала она.

— Угу! Спасибо! — поблагодарил я, но остался лежать, ожидая, пока она выйдет.

Но Настя не вышла, лишь отошла к двери, все еще не спуская с меня глаз.

Да. Сплю я, надо сказать, нагишом. Стеснительным себя не считаю, но тут отчего-то смутился. И выйти ее попросить неловко: они ж тут запросто вместе в баньках, да и…

Словом, не попросил. Откинул одеяло, встал, трусы натянул поспешно, за брюки взялся…

Тут уж она вышла. Странная, верно, девушка? Или — нет?

Со сна мне все каким-то звонким и ненастоящим виделось.

В большом доме, войдя в незапертую дверь, я по темноватому коридорчику прошел в столовую. Знал, у Лёха так заведено: двое, трое, хоть в одиночку, а на кухне не ели. Только в столовой. Стол был накрыт и к своему, незначительному впрочем, удивлению, я увидел на нем запотевшую бутылку водки.

— Это зачем? — спросил я.

Для порядка спросил. Не возмущаясь, не протестуя — любопытствуя.

— Нужно! — твердо сказала Настя и указала мне мой стул.

Правильно: не помешало. Напротив, опростав пару зеленых стопочек, я как будто оттаял изнутри. Снова заговорил о жизни своей недлинной, где был, что видел. Про юг, про север с западом.

— Кстати, — говорю, — вкусно ты свинину готовишь! Верь мне, я уж ее всякую ел! И кабанятину. В Прибалтике. Там кабак один есть, кабанятину и медвежатину подают. Я и то и другое попробовал. И скажу: что кабанятина, что медвежатина, считай, — та же свинина. Ну да вам здесь медвежатина не в диковинку. Вы ж… — и осекся.

Лицо Настенькино окаменело. Что ж я сказал такое?

Вспомнил! О Господи! Ляпнул, дурак пьяный!

— Выпьем! — говорю. И быстренько, глаза спрятав, водку расплескал.

Скушали, не чокаясь.

Лицо Настенькино порозовело еще, хоть и прежде румянец у нее был отличный. Нет, она симпатичная! Так-то я скуластеньких не люблю: есть в них что-то плебейское. Это не я, это приятель мой говорит. Я и сам не из бояр-дворян. Оба деда — как есть, мужики. Да только посмотрел я на Настеньку иным взглядом. Увидел и шею голую, стройную, и грудь большую, и плечи широкие, но не жиром заплывшие, как бывает, а развернутые красиво, надменно даже.

«Какие ж ноги у нее?» — подумал. Никак не вспомнить. Длинные, наверно, раз высокая.

«Все, — думаю, — надо уходить!»

Встал.

— Спасибо, — говорю, — Настенька, за хлеб-соль-угощение! Пойду я. Как-то мне нездоровится.

— Как скажете! — отвечает. И тоже встает.

Проводила она меня до дверей. А в сенях, в темноте, уж не знаю, как вышло, — я ее обнял. Обнял — полбеды. Да только она сразу прижалась ко мне телом, меня к себе прижала. Да не просто так: с дрожью, с всхлипом, со взлаем каким-то. И сильная же девица!

Сам я тоже парень крепкий. Росту немалого. Однако, не ощути я тогда этой ее силы, моей не уступающей, повернул бы назад, в дом, зацеловал бы девушку…

Но сила эта меня насторожила. Высвободился не без труда.

— Прости, Настенька! Водка кровь баламутит! — и быстро-быстро за дверь.

— Спокойной ночи!

И, едва не бегом, в свой домик. Дверь на крючок — и в постель.