Эдуард Веркин - Мертвец [litres]

Три часа мы натирали мозоли вёдрами. От водокачки до огорода двести метров, на пятой ходке организм начинает ныть. Но по-другому нельзя, по шлангу вода не идёт, ты, чурило, не в Америке!

Вырвиглаз закончил на полбака раньше, уселся на старую бочку и принялся глумиться.

– Работа дураков любит, – похихикивал он, – труд, мир, май! Арбайтен, Иван, и бюдешь карашо кюшайть! И бюдешь пить гоголь-моголь! Леденец, давай-давай, шевели батонами, мне нравится на тебя смотреть!

Других он тоже цеплял, но, как и я, они не обращали внимания. Все давно к Вырвиглазу привыкли, привыкли, что он такой воньливый. А любую вонь лучше не трогать, сама заглохнет и засохнет.

Так и оказалось. Вырвиглаз поиздевался немного и устал, спрятался за бочку, чтобы биологичка не видела, и стал курить.

Я таскал ровно до двенадцати, в двенадцать ноль две вылил последнее ведро. Потом расписался в тетрадочке. Все отработчики тоже расписались, и все вместе мы отправились в столовку, там были котлеты с рожками и компот. Аппетит у народа нагулялся нормальный, мы стали есть, но тут Вырвиглаз рассказал известный анекдот про бабушку и тазик с соплями, и про то, что «я туда пять лет сморкалась»…

Мужиков такой штукой не прошибить, они ели и дальше. А у девчонок аппетит испортился. Они всяко Вырвиглаза обозвали и ушли, а Вырвиглаз с похабным хохотом сгрузил себе все их котлеты и часть макарон.

Вырвиглаз всегда голодный. У них дома никогда никакой еды нет, ну, разве что колбаса, картошка, лук и хлеб. Это не из-за какой-то особой бедности, это просто так. Папаша его дальнобойщик, он дома редко бывает, а когда бывает, то всегда готовит суп из баранины. Вкусный, кстати. Когда папаша уезжает, Вырвиглаз съедает всю кастрюлю за два дня, а потом покупает в магазине быструю лапшу и варит её с луком. Мне кажется, он и на отработку ходит из-за того, что там бесплатно кормят. Не за оценками же он в самом деле туда ходит?

Дело в том, что на отработку ходят те, кто хочет исправить трояки по математике и химии, ну, или по другим предметам. Конечно, если у тебя не больше трёх трояков. А у Вырвиглаза их семь, ему исправляй не исправляй – ничего не исправишь. Так что он из-за кормежки ходит, это точно. Хочет – ходит, не хочет – не ходит.

Летом Вырвиглазу жизнь улыбается, в июне отработка, в июле в трудовой отряд запишется, в августе будет грибы собирать. В трудовом отряде тоже кормят, а в августе будет рыжики жарить, хорошо. Ну, если год случится не грибной, Вырвиглазу в августе придётся потуже, но ничего, в августе щучий жор, а он рыбак. И всегда голодный. Как баторец. Кстати, поэтому Вырвиглаз ко мне в дом и не заходит – боится, что моя матушка поймает его и начнёт кормить. А ему стыдно будет. Он и к остальным своим приятелям не заходит по этой причине. Слишком гордый.

Но доедать котлеты за другими Вырвиглаз не стесняется, нет. Тут самое главное – вовремя рассказать про зелёные сопли, про кишки дохлых крыс или про повадки опарышей – ну, чтобы девчонки не успели котлеты понадкусывать.

У меня самого аппетита не было, но я съел свою порцию, не хотел, чтобы она досталось этой вырвиглазовской гадине, пусть рыжики собирает. Впрочем, ему и без моей котлеты хватило.

После обеда мы могли быть свободными. Надо было идти в больницу, но Вырвиглаз зачем-то поволок меня на второй этаж, в кабинет литературы. Сказал, что покажет кое-что выдающееся. У меня не было настроения, уже говорил. Тем более не хотелось подниматься по лестнице и смотреть, как ещё извернулась патологическая фантазия Вырвиглаза.

К тому же эти все Вырвиглазовы придумки всегда разной дрянью оборачивались. В прошлый раз вот, в мае. Вернулся этот гад с рыбалки и сказал, что нашёл ручей с золотым песком. И самородок продемонстрировал, размером с горошину. И вот в очередной выходной отправились мы на этот самый ручей, который, кстати, не за углом находился, пятнадцать километров отхлопали по лесу. Прибыли мы в эту Калифорнию и давай песок в ручье промывать, целую тонну, наверное, перелопатили, а ничего, кроме целого стада пиявок, не нашли. Зато пиявок много. Это да.

И ничего ведь ему не скажешь – бесполезно.

С нехорошим предчувствием я перешагнул порог кабинета литературы. Быстро окинул взглядом помещение. Ничего. Ничего ужасного мне в глаза не бросилось, класс как класс.

С недоумением осмотрел комнату ещё. Ничего вроде…

Поглядел на Вырвиглаза. Вырвиглаз ухмылялся. Значит, что-то тут всё же не так…

Тут я заметил. Крайний портрет справа.

Конечно, Кларва (Клара Вадимовна, учительница литературы) ничего не обнаружит. У неё ослабленное пожилое зрение, к тому же она привыкла ко всем этим классикам на стенах, для неё что Пушкин, что стена, что Салтыков-Щедрин, разницы нет, глаз замылен. Ну а я-то сразу просёк. Что это никакой не Короленко, писатель и гуманист, это, можно сказать, наоборот.

Крайним слева теперь висел Пятак Родионов. Пятак выглядел как обычно. Серый, мышиного цвета форменный китель, пиночетовская фуражка с кокардой, а на заднем фоне золотой молот, перекрещенный с циркулем, и танки.

Пятак зверски щурился, а зрачки в точки сходились, ярость просто брызгала. Родной, кстати, брат Катьки. Пятак, Пётр Родионов. По-моему, это была его афиша. Только не целиком. За рамками осталось самое интересное – руки. Ими Пятак производил не очень приличное действие, классику нашей литературы вовсе не полагающееся. Хотя классики ведь тоже люди.

– Ну и зачем? – спросил я.

– Как зачем?! – удивился Вырвиглаз. – В сентябре начнутся занятия, Катька придёт в класс и увидит своего братца…

– И что? – перебил я.

– Как что?

– Ну, увидит своего братца? И что?

– Восхитится. Она восхитится! И сразу поймёт, что это ты ей сделал сюрприз!

– Может, снимешь? – спросил я на всякий случай, хотя на сто процентов был уверен, что на это Вырвиглаз не пойдёт.

Вырвиглаз не ответил, отвернулся, аж уши от обиды затряслись.

Такого маразма я от Вырвиглаза не ожидал… Хотя нет, только от Вырвиглаза такого маразма ждать и стоило, он обожает тупые шутки. Но все его предыдущие выходки хоть какой-то логике поддавались. А тут…

– Зачем всё-таки? – спросил я. – Смешного ничего нет. Что ты хочешь этим сказать?

– А ничего не хочу сказать. Ненавижу эти рожи. Эти рожи мне просто во!

Вырвиглаз постучал по кадыку ребром ладони. Интересно, чем это ему классики надоели?

– Во мне эти рожи!

Я промолчал.

– Чего молчишь? Спроси у меня, почему я их ненавижу?

– Ну и почему?

– Потому что они мудрые. Такие мудрые глаза, такая вековая мудрость…

Вырвиглаз вскочил на стол, попробовал доплюнуть до Некрасова, но не доплюнул.

– Мудрые жабы. Блевать я хочу от их мудрости! Мудрость – это самое страшное…