Эдуард Веркин - Мертвец [litres]

– А кто такой Чеков? – спросил я.

Мать и отец резко уставились на меня. С такими дебильными выражениями на лицах, что грустно стало. И я подумал, что Сенька прав был, что от визита отбрыкался. Сенька во многом прав. По жизни. А я дурак. Дурак, дурак, попёрся к папочке…

Наверное, Чеков этот и есть – с кисломолочными глазами. Не знаю, кто этот Чеков, но он мне не нравился.

И фамилия какая-то. С претензиями, но в целом глупая.

На следующий день мы снова ходили в больницу, хотя я и зарёкся туда вроде как ходить. Но отвертеться было нельзя, Сенька с утра удрал куда-то, и проявлять сыновью любовь опять выпало мне. Так что после отработки я встретил на переезде мать, и мы отправились к отцу.

Он опять мялся и молчал. И с матерью происходило то же самое, едва мы приблизились к травматологии, на неё напал какой-то ступор. С отцом они разговаривали только об анализах, рентгенах и правильном питании. И опять я напряг изрядный чувствовал. А отец на меня посматривал украдкой, что ли. Мне ещё почудилось, что он что-то сказать хотел, но не сказал. Тут явно было не всё в порядке. В кино, например, родители так смотрят на своих детишек в одном случае.

Когда им надо «кое-что сказать».

А родителям есть что сказать своим детишкам только в одном случае. Вернее, в двух. Когда планируется увеличение семейства и когда родители собираются развестись.

Увеличение семейства отпадало. Не то чтобы совсем, принципиально отпадало, просто если бы это увеличение на самом деле ожидалось, в тайне бы его держать не стали. Появление Сеньки ведь в тайне не держали. Оставался развод.

Но мои вряд ли разведутся, у них вроде всё в порядке, кредит вот недавно взяли. Хотя кто знает… У Семёнова вон предки кредит взяли, а через месяц и разъехались, Семёнов тогда весь зелёный ходил.

Так что тут что-то другое…

А может, отец болен?

Ну да… Отец терпеть не может в больницу ходить, если у него что-то и болит, то он никогда не говорит, терпит. А тут он плечо вывихнул, руку ожёг, стали его проверять и чего-нибудь нашли, чего-нибудь неизлечимое. Врачи сказали, что ему совсем немного осталось, полтора месяца, и он не знает теперь, как всё это нам рассказать. Матери он рассказал, а нам, детям, не может…

Я думал об этом вечером и уснул с большим трудом. А ночью, вернее, под утро, проснулся опять. И в башке вертелись опять мои странные родители, вертелись, никак не могли выскочить. К тому же сегодня мне предстояло одному к отцу идти, мать не могла, у нее День города скоро, она к нему весь последний месяц готовится. Я приду один, и отец решит поведать этот секрет и скажет: «Сядь, нам надо поговорить, ты взрослый, должен всё понять…»

Настроение у меня испортилось, и спать расхотелось вовсе, я решил встать и немного посочинять. Про Вырвиглаза запишу. Раз уж решил про всё и про всех, так значит, про всё. Надо тренироваться. Результатов можно добиться исключительно тренировкой, это точно. Каждый день тренируйся, и потом прошибёшь башкой кирпичную стену. Ну, если с разбегу, конечно.

Я и тренировался.

«Вырвиглаза на самом деле зовут Илья. Такое старомодное имя, ему его отец придумал.

А матери у Вырвиглаза нет. Никогда не было, и что с ней случилось – неизвестно и покрыто тайной. Они с отцом приехали в наш город, когда Вырвиглазу шесть лет исполнилось, и без матери. Тогда я с ним и познакомился, летом. Было тогда очень жарко, огороды выгорали, и приходилось таскать воду издалека. Все таскали, даже я таскал – маленькими вёдрами. Но всё равно огурцы желтели, картошка гнулась, а на яблонях плодились гусеницы, которых не брал дихлофос.

Мне это ненормальное таскание надоело, и я решился на крайние меры. Я отправился на ближайшее болото, предварительно набрав камней на ближайшем же карьере.

План мой был прост. Пробравшись на болото, я собирался набить побольше лягушек. Это обязательно должно было вызвать серьёзные осадки, поскольку всем известно – если убьёшь лягушку, долго ждать дождя не придётся.

На болоте я встретил ушастого мальчишку, явившегося сюда с аналогичными намерениями. Лягушек квакало много, они сидели везде – на кувшинках, на корягах, на кочках, и, прежде чем эти дуры поняли, что над ними нависла серьёзная угроза, мы с Вырвиглазом успели устроить настоящий лягушачий геноцид.

Вырвиглаз кидал метче. Я пытался его догнать, моё отставание составляло целых пять лягушек, я во что бы то ни стало старался этот разрыв сократить и целился в горластую тварюку, вызывающе расположившуюся на дальней коряге. Но тут за спиной у меня здорово грохнуло, я ойкнул, и Вырвиглаз тоже ойкнул. Мы дружно оглянулись и обнаружили почти над собой здоровенную синюю тучу.

Потом мы бежали домой к Вырвиглазу, но всё равно не успели – градом нас прибило. Вырвиглаз сказал, что это от того, что мы перестарались. Слишком много лягушек набили – вот и град. С тех пор мы и дружили. Вернее, приятельствовали. Потому что у меня, в общем-то, нет друзей.

Это не из-за того, что я какой-то особенный индивидуалист, ну, или там какой-то ненормальный, или психика у меня травмирована как-то, нет, просто так получилось. Вырвиглаз мог бы стать моим другом, но он не такой человек. Непостоянный. То есть не так, наверное, он не непостоянный, а непредсказуемый. Иногда всё нормально неделю, иногда две, общаемся как люди, а потом у него что-то в голове перепрыгивает и он говорит какую-нибудь гадость. Про тебя или про твою семью. Не со зла, а такой у него характер.

Как дружить с таким человеком?

Никак.

Поэтому мы с ним общаемся, но не дружим. К тому же у него отличные от моих интересы. Он любит рыбалку, и летнюю и зимнюю. А я не люблю. Он себе машину хочет купить к восемнадцати, а я не хочу машину. К тому же он маньяк – помешан на девчонках, а я к ним спокойно отношусь.

Так что мы не дружим.

Его так зовут за то, что в третьем классе он поспорил с Гусечкиным. Сказал, что если он хоть раз в жизни хоть одним глазом посмотрит в сторону девчонки, то он сам себе его вырвет.

Никакой глаз он, само собой, не вырвал».

Я записал всё это, проверил, закрыл тетрадь. Потом потрогал её пальцем. Тетрадь приятно пружинила. Она распухла от моих записей, если так пойдёт, то я скоро перейду ко второй тетради. А может, уже на листах пора писать?

Эта идея мне здорово понравилась. На листах. Если по-настоящему, то надо, конечно, писать на листах. Завтра пойду в книжный магазин и куплю пятьсот листов. И хорошо бы пишущую машинку, но на неё у меня нет денег. Так что только бумагу куплю. И хорошую ручку.

Потом я кое-что ещё вспомнил, открыл тетрадь и записал это кое-что. К тому же у меня был явно настрой сегодня записывать.

«Ещё Вырвиглаз гонщик. Не вело- или мото-, а просто гонщик. Трепло, врун, короче. Сначала вроде ничего такого за ним не замечалось, хулиган как хулиган.