Геннадий Дмитриев - Графоман

— Ну, рассказывай, как ты стал режиссёром, — спросил Василий Петрович, — чем занимаешься, как живешь?

— А что тут рассказывать? Закончил «Щуку», был актером в нашем театре, потом в Харькове режиссерский, заочно, конечно, и вот решил свой театр организовать.

— Свой театр? Это круто! Но как? На какие шиши?

— Квартиру продал, — гордо мотнув головой, ответил Вальдемар, — квартира у меня была, трехкомнатная, в новом районе. Деньги за неё хорошие дали, вот, арендую помещение в центре, плачу актерам жалование, расходы, конечно, но скоро, очень скоро будем хорошо зарабатывать, на гастроли поедем, денег будем грести немерено, а сейчас, пока, одни расходы. Знаешь, сколько стоит декорации к спектаклю оформить?

— Понятия не имею.

— О…о…о, — протянул Вальдемар, — не знаешь… да откуда тебе? Но, ничего, скоро всё наладится, скоро, тогда я тебя не в этот кабак приглашу, а в такой ресторан, в такой ресторан, в котором ты никогда не был. А этот кабак, что? Дрянь! Сущая дрянь, Вася.

— А живешь-то где?

— Живу? А, так я ведь живу у своей жены, знаешь дом на Парусном спуске, ну тот, аварийный? Знаешь?

— Знаю, — ответил Василий Петрович, — как не знать.

Этот трехэтажный дом в самом конце Парусного спуска, покосившийся, подпёртый со стороны улицы четырьмя бревнами, был известен всему городу, каждый очередной кандидат в мэры во время своей предвыборной кампании клятвенно обещал предоставить квартиры всем жильцам аварийного дома, построив специально для них новый. Вполне возможно, что намерения кандидатов были искренни, но как только новоиспеченный мэр запрашивал материалы по этому дому, то тут же приходил в ужас, стараясь поскорее забыть всё, что с этим домом было связано. А дело было в том, что по странным, никак не понятным нам законам неклассической логики, в доме этом, подлежащем сносу, было прописано столько и ближайших, и ближних, и дальних, и всяких-прочих родственников, что решить проблему можно было только построив город, ничуть не меньший того, в котором дом этот находился.

— Ну, а ты-то как, Вася? Как живёшь? Что делаешь?

— Да, на пенсии я, скоро уж год как на пенсии, нигде не работаю, отдыхаю, так сказать.

— А жена? Дети?

— Дочка замужем, давно, сейчас в Питере живёт с мужем, а с женой я развёлся, так что один живу.

— Один живешь и ничем не занимаешься? Слушай! А иди ко мне в театр?

— Да я ведь не актер, — недоуменно возразил Василий Петрович.

— Ну и что, что не актер, иди монтировщиком.

— Монтировщиком? Это как?

— Ну так, декорации устанавливать, и прочие всякие разные работы по сцене. Всё равно ведь ничего не делаешь, скучно. А так, в коллективе, на людях.

— Да, я, понимаешь, это… тут на досуге немного литературой занялся, пишу рассказы, повести, роман, вот, написал, теперь над новым романом работаю.

— Как?! Ты писатель?! Это ж надо, с какими людьми довелось учиться! Где публикуешься?

— Да, честно говоря, нигде. Так, в сборнике, вот, стихи опубликовали, — Василий Петрович показал пакет, в котором лежали десять экземпляров только что вышедшего сборника.

— Где продается?

— Нигде не продается, — тоскливо ответил Василий Петрович, — за свои деньги печатаем, между собой распространяем, вот и все публикации.

— Это ужасно, Вася. Это ужасно! Талант нужно реализовать, талантливые люди должны жить красиво, — Ромашкин отвел в сторону руку с бокалом, делая широкий театральный жест, едва не зацепив проходящего мимо посетителя.

— Эй, придурок! Поосторожней тут бокалом размахивай! — проворчал посетитель.

— Извините, любезный, извините, — пробормотал Ромашкин и, повернувшись к Василию Петровичу, продолжил: — Вот видишь, мы с тобой, двое талантливых людей, сидим в этом грязном, вонючем кабаке, пьём это гнусное, вонючее пиво, а какие-то бездари сидят в шикарных ресторанах и пьют виски, коньяк, шампанское. Так быть не должно, талант должен стоить денег, нужно только реализовать себя.

— Ну, ты, реализовал? — не совсем твердым голосом спросил Василий Петрович.

— Ещё не полностью, так сказать, но скоро, очень скоро… а ты, ты должен, непременно должен опубликовать свой роман, — Ромашкин снова поднял бокал. — Давай, за нас, за тебя, за твой талант, Вася, ну, и за меня, конечно.

Они чокнулись, выпили, Ромашкин рассмеялся.

— Для того, чтобы опубликовать роман, Володя, нужны деньги.

— Вальдемар, — поправил Ромашкин, — называй меня Вальдемар. Нужны не только деньги, нужно имя, имя, Вася, имя. Вальдемар Ромашкин — это звучит,

р е ж и с с е р В а л ь д е м а р Р о м а ш к и н, — пробормотал он, растягивая слова, — звучит?

— Звучит, Ромашкин, звучит, — заплетающимся языком ответил Василий Петрович. Только денег для публикации романа мне взять негде.

— Как это, негде? — удивился Ромашкин. — У тебя квартира есть?

— Ну, есть.

— Твоя?

— Ну, моя.

— Тогда, продай квартиру, купи домик, где-нибудь в деревне, и опубликуй свой роман. Хха! Бери пример с меня, вот увидишь, как скоро стану я известным и богатым!

Но ни известным, ни тем более богатым Вальдемар Ромашкин не стал, театр его просуществовал чуть более трех месяцев. Премьера спектакля, на которую так рассчитывал Ромашкин, с треском провалилась, аншлага не было, сборы не превышали недельного заработка дворника, платить за аренду было нечем, впрочем, как и нечем было платить зарплату актерам, которые тут же разбежались, а Вальдемар Ромашкин, вновь став Владимиром, возвратился в свой местный театр на должность актера, но уже не первой категории, с которой он ушёл в режиссеры, а второй, поскольку место его было занято.

Сколько бокалов пива было выпито в тот вечер, пожалуй, ни Василий Петрович, ни Ромашкин, ни тем более сочинитель этой истории уже и вспомнить не смогут, но, как говорил царь Соломон, всё проходит, вот и этот вечер прошёл, пора было расходиться по домам, пока оба друга были ещё в состоянии дойти до автобусной остановки. Поднявшись по ступенькам, которых, на удивление, оказалось значительно больше, чем тогда, когда они спускались в подвальчик, друзья оказались на улице. Стемнело, тусклые фонари на столбах с трудом освещали пространство, начинался мелкий, противный, моросящий дождь.

— Мне туда, — показал рукой в темноту Василий Петрович, — там мой автобус.

— А мне туда, — показал в противоположную сторону Ромашкин. — А ты где живешь?

— На Черёмушках.

— А…а…а… — понимаю, знаю, я тоже там жил, раньше. А теперь, впрочем, ты знаешь… Дом, конечно не очень, но рядом с морем.

Известный уже нам дом под двадцать седьмым номером по Парусному спуску действительно стоял у самого моря, точнее у рыбной гавани, и ко всем неудобствам жителей этого дома добавлялся ещё и стойкий, крепкий запах рыбы, проникающий во все щели, особенно, когда ветер дул с гавани.