Сергей Ленин - Маленькие иркутские истории

— Милый, милый, еще, еще, ну, давай же, счастье мое. Я на седьмом небе от тебя. Ты мне даровал возможность познать высшее чувство любви. Ну, давай, еще давай, я без ума от счастья…

— Щас я вам устрою и седьмое небо, и высшее чувство, — злорадно бубня себе под нос, Петрович поддел топориком крышку бензобака.

Крышка со скрежетом открылась.

Влюбленные, охваченные ураганом плотских чувств, ничего не замечают. Петрович достает из котомки свои старые носки и, скручивая их как фитиль, просовывает один конец в освобожденную от крышки горловину бензобака. Звуки любовной симфонии, исходящие из салона машины, его все сильнее раздражают. Подождав немного, когда ткань носка пропитается бензиновым испарением, он, сверкая воспаленными бешенством глазами, подносит пламя зажигалки к фитилю. И, устремившись через дорогу, падает в кювет.

Наступает вершина любовного акта, вместе с небесным оргазмом и изнемогающими криками удовлетворения, несущимися ввысь, звучит хлопок взрыва. От автомобиля начинают разлетаться в разные стороны брызги огня.

— Ну, волочайка бессоромная, получай. И ты, недоносок, выродок, дуботолк, тоже, — улыбается черт веревочный.

Петрович ликует. Чтобы до конца насладиться зрелищем, он без оглядки бежит обратно через дорогу к загоревшейся машине.

Вдруг резкий пронзительный сигнал разрывает вечерние сумерки, визг тормозов… И свет погас в глазах и сознании Петровича…

Мчащаяся по дороге огромная фура, как муху, превращает тело Петровича в окровавленное мокрое место…

Вот он уже на небесах.

Впереди него стоит голубоглазая девушка, она прибыла сюда на несколько секунд раньше Петровича. Халатик на ней расстегнут, и еще он сильно обгорел. Ее молодое тело еще охвачено любовной страстью.

Прибывшие сюда души людей еще не успели трансформироваться в энергетическое облако и представляли собой образы тех личностей, в кого они воплощались в прошедшей жизни, и их последнее состояние перед смертью.

Все стояли в очередь за белыми тапочками у входа в небесную приемную.

— А, вот ты какая, — начал рассматривать полуобнаженную девушку Петрович. — А курощупа твоего, мерзавца-то, не видать. Выпрыгнул, дрянь, подлюга, из горящей машины. Тебя умирать оставил одну, сволочь он поганая. Кругом одни козлы, — опять начал ругаться про себя Петрович.

Девушка обернулась и посмотрела на Петровича. В ее удивительно чистых глазах, как в кристаллах аквамарина, он вдруг начал воспринимать энергию угасающей любви и добра.

Что-то удивительное произошло в душе Петровича.

Он начал ругать себя:

— Какая я сволочь, дрянь, мерзавец, мразь, подонок! Не приложил ни капли усилий, чтобы познать эти чувства на Земле!

Анисья Никитична, мать Володи Сивакова, любила своего сына больше жизни. Она души в нем не чаяла. Рано осталась одна. Муж оставил ее с малолетним сыном, а сам уехал куда-то. Вовка, когда подрос, допытывался у мамы про отца. Но Анисья отбрыкивалась. Говорила, что подрастет, потом все узнает. Типа, «летчиком был твой папа». Улетел на военное задание, да так и не вернулся. Сгинул, наверное.

Только потом от бабки Володя узнал, что не было никакого летчика. А батька его просто уехал искать свое счастье в другие края и о сыне позабыл совсем. Сначала взрослеющему Вовке очень хотелось найти своего отца, чтобы набить ему рожу, но потом как-то стерпелось, да поутихла злость. И желание искать отпало.

Анисья была ладной и красивой женщиной, работала на кондитерской фабрике рабочей. Ее в шутку называли сладкой женщиной. Но жизнь-то была у нее не сладкой. Работала она иногда в две смены, чтобы сыночка своего вывести в люди. Чтобы он был не хуже других. Старалась баба изо всех сил, а о себе и не думала совсем. Годы шли, а она все была одна. Не могла забыть своего непутевого мужа Петра. Не подпускала к себе других мужиков.

Но однажды случилась и ей любовь. Приехал в Иркутск к ним на фабрику бравый солдатик Володя. Он на войне всю свою семью потерял. Мыкался по стране, не находя себе места. Жену все никак забыть не мог и двоих своих сыновей. Он и похоронить-то их не смог по-человечески. Фашистская бомба попала аккурат в их избу и разнесла все в клочья. Потом вспыхнул пожар. Сгорело все. Ничего не осталось. Ни дома, ни следов от его любимых. Бомба-то зажигательной была. Возил Володя с собой только пригоршню той землицы с пепелища. Бывает, иногда достанет платочек, положит на стол, развяжет его и сидит плачет над этой кучкой земли, перемешанной с пеплом, как над своей прошлой счастливой жизнью, как над могилой своих родных.

Не было ему душевного покоя, вот и скитался по стране. Работник он был хороший и вдобавок непьющий. Его везде принимали хорошо и отпускать не хотели. Мало таких ответственных и рукастых мужиков после войны было. Поубивало много, да искалечило. Кого, если не физически, то душу, изранило да искрутило так, что пили они шибко. Водкой горе свое заливали. А Володя нет, он, чтобы забыться, уходил весь в работу. Трудился без праздников и выходных. За что и уважало его начальство.

Однажды встретились они с Анисьей взглядами, да и громыхнуло в их сердцах. Любовь пришла нежданно и негаданно. Стали они встречаться тайком. Мало ли что люди болтать будут, парнишку, сына, обидеть могут сплетнями всякими. Расцвела Анисья, да и Володя из смурного и грустного превратился в озорного и веселого. Даже прихрамывать перестал. Осколок у него в ноге был от фашистской мины, которая взорвалась возле его танка. Ногу спасли, а осколок остался там навсегда.

— Анисья, выходи за меня замуж. Дом поставим отдельный. Начальство лесом помочь обещалось. Любить я тебя буду как самое свое дорогое сокровище. Не умею я слов красивых говорить, ты уж извини меня. Но я сыну твоему отцом буду не хуже любого родного, значит. На машине его научу ездить, чинить неисправности всякие. Оно, шоферское дело, сейчас вроде как не очень престижное, больше все о космосе говорить стали. Скоро, наверное, космонавта запустят в небесные дали. А мы на земле трудиться будем. Может, еще ребеночка родим, мы ведь не сильно старые будем, однако, — нежно и твердо говорил Владимир, влюбленно глядя на свою подругу.

Потом он прижал дрожащую Анисью к своей груди. Он нежно поцеловал свою любимую женщину и стал смотреть ей в глаза, ожидая с огромным нетерпением ее ответа. Пауза была недолгой.

— Конечно, Володенька, я согласная. Я тебя всю жизнь ждала, такого сильного и доброго, такого крепкого и надежного. Ты мое счастье, ты мой сокол ясный. Я без тебя уже жить не могу. Даже не представляю себе, что могла бы прожить и тебя не встретить.

Она стала целовать своего спасителя от затянувшегося одиночества. Слезы ручьем бежали из ее глаз прямо на гимнастерку Владимира. Она плакала и причитала от счастья, от простого бабьего счастья, внезапно выпавшего на ее тяжелую долю. Она была по-настоящему счастлива, так сильно, может быть, в первый раз в своей жизни.