Авраам Иегошуа - В поисках личности. Рассказы современных израильских писателей

Никто не приглашал меня на субботу. Я стоял и ждал рядом с синагогой до самого закрытия, пока темнота не спрятала все вокруг. И тогда вспоминал колокольный перезвон сибирских церквей, попа, избивающего солдат до крови, и безумные страсти, разгоравшиеся потом.

Погонщики не вернулись. Городские ворота закрыли на субботу. Накрапывал мелкий дождик. На мельнице я нашел незнакомых людей, разгружавших мешки. На лошадях, впряженных в телеги, блестели капельки пота. Я представился, и меня не прогнали. Знакомые жандармы были тут же, и я снова стал рассказывать им о стычках на японском фронте.

Осень дышала мне в лицо предвестием холодных зимних ветров и долгих скитаний. Я удивлялся тому, что я все еще тут, сижу по вечерам на полированных ступеньках почты среди друзей-жандармов. И я вспомнил цыгана, с которым вместе служил, как он перед отправкой на японский фронт, лежа на своих шмотках, перед всей ротой давал обет. Если уцелеет, значит родные думают о нем — и тогда он сбежит. Даже могилы не вечны. Родные не могут ждать, и он должен подняться на святую гору Арарат. Так надо, он тоже пойдет к исповеди.

Как-то в богадельне меня повстречал старик и спросил:

«Кем будешь, сынок? — и, добродушно ворча, добавил: — Не оставайся здесь ни секунды. Иди в Качинск. Человек должен быть там, где молились его отцы и деды. Там настоящие мудрецы, которые не оставят тебя».

Да, я уже видел нищих, одетых в лохмотья и пользующихся уважением.

«Что он тебе сказал? — заговорил со мной другой старик. — Тебе крупно повезло, не с каждым он разговаривает, иногда по целым дням не дождешься от него слова. Они у него на вес золота… Откуда ты? У нас уже давно по вечерам не раздают супа… А все же, что он сказал тебе?»

В ту ночь я еще раз обошел город. А под утро мне снилось, как войду я в свой родной город и никто меня не узнает, как буду доказывать, что я — это я, и снова мне не поверят. Приснилось даже, как я потом покину город и стану бродить по его окрестностям. А для человека, собравшегося в дальний путь, такой сон необходим, он предостерегает его, лишает иллюзий.

Внезапно становится понятно: жизнь течет, продолжается, и все остается по-старому, и не к кому взывать, кроме как в пустоту, в глухую, вьюжную ночь. И тогда ясно видишь, что домишки маленькие, а двери заперты. И ночной сторож беззаботно спит.

Я вспомнил цыгана. Часто я вспоминал его. Непонятно, как такое дитя природы оказалось в Сибири. По ночам цыган выл от тоски. Несколько раз он пытался сбежать — то после учений, то после боя. Он был по-детски пуглив и наивен: боялся снежных бурь и полагал, что можно удрать из сибирской глуши. А по ночам твердил только ему понятные слова, чтобы потом, когда найдет могилы близких, уметь помолиться над ними на их родном языке.

Пронзительные осенние ветры сменились колючими зимними; они обжигали холодом. Я стоял у моста, и мое отражение дрожало в небольшой лужице. Я старался уловить прощальный запах яблок, которым еще недавно встречал меня город, но ветер снова дул в спину и приходилось опять поворачивать голову. «Утром никто не узнает, что я стоял тут, у моста, наслаждаясь сладкими запахами ночи», — подумалось мне. И жандармы скажут: «Уже несколько дней мы не видели нашего сибиряка». А в предрассветной мгле ко мне подошел человек и сказал: «Ты тот самый, который вернулся из Сибири, я искал тебя. Меня послали, чтобы передать тебе провизии на дорогу, вот молитвенник, филактерии, а тут хлеб и повидло. Нельзя, чтобы ты уходил так, без ничего, и не проклинай нас, когда взойдет солнце».

Но едва я тронулся в путь, меня окружила настоящая зима. Задули злые ветры, повсюду уже лежал снег, и снова мир обрел привычную для меня белизну.

В придорожной корчме я остановился. Корчмарь спросил:

«Куда?»

«Да, далеко», — протянул он, словно я направлялся на край света. А торговцы, которые были тут, хотели даже удержать меня.

Но когда я объяснил им, кто я, они поостыли в своем рвении и оставили меня в покое.

Корчма опустела и стала выглядеть словно солдатский ларек: на столе торчала бутылка, повсюду стоял тягостный запах гнили. И я понял: сны могут приоткрывать будущее. Сколько раз, бывало, мы ночевали в корчме, положив голову на стол, а кто-нибудь обязательно подходил и приподнимал ее, тяжелую и сонную.

С наступлением зимы я вынужден был прервать свое путешествие. Дороги занесло снегом, и никто не мог указать мне правильное направление. Разве что один ветер знал его. А когда я спрашивал у людей, мне отвечали: «Ну как тебе сказать… ведь если я скажу: держись все время правее, — это вряд ли тебе поможет».

Несколько дней я провел у мельника. Название Качинск вызывало в нем какое-то смутное воспоминание и навевало тоску. Вот уже много лет, как он хочет вырваться из этого забытого, посещаемого лишь ветрами, места. Но мельница держит его, и даже зимой, когда жернов леденеет и перестает работать, мельник не может покинуть дом.

Я рассказал ему о моих злоключениях и увидел на его лице сострадание.

Он тоже хотел бы когда-нибудь добраться до Качинска, но жена боится гоев и не позволяет ему выезжать даже в ближайший город. «Ты понимаешь, — говорил мельник, — много лет назад, когда я был молодой, а на город обрушился тяжелый голод, я собрал барахлишко и ушел; пришел к этой вот речке и решил тогда, что она должна принадлежать мне. Это была быстрая, бурная речка, сейчас-то она уже измельчала, и нынче мороз сковал ее… Не знаю, быть может, это моя ошибка, как бы тебе сказать, дерзость, что ли… Два года назад я ходил к раввину и советовался с ним. Возвращайся к нам, сказал он, но с тех пор я больше не хожу к нему».

Он замолчал, а спустя некоторое время все-таки спросил: «Ну и как там в Сибири?»

Я рассказал ему про солдат, которые приходили на исповедь к священнику, а тот бил их до крови палкой, чтобы выбить воспоминания о родных местах, о близких.

«Ну и как, забывали?»

Тогда я рассказал, как священник проповедовал — облегчите ваши души, сорвите зимние одежды и облачитесь страхом Божьим — и страшным эхом отдавались эти слова.

За окном бушевала вьюга.

«Оставайся, — предложил мельник, — не каждый день посещают нас гости. Дорога все равно занесена снегом».

Несколько дней я жил там. И часто вспоминаю всегда удивленное лицо хозяина и копошащуюся у печки жену.

Я видел вокруг себя снег, и странное чувство овладело мною, будто снег вызывает во мне страх. В Сибири такого с человеком не случается, но стоит ему уйти оттуда, как он начинает бояться снежных просторов.

Убежище я нашел в некоем кабачке, который содержала разведенная женщина, знаменитая на всю округу своим непотребством. Еще погонщики много рассказывали о ней — снежной шлюхой они ее называли.