Рудольф Слобода - Разум

Есть среди нас такой дока по части жизни и искусства. Как только войдет в раж — всем положено его слушать. На первый взгляд он находчив, остроумен и неотразим. Временами, склонившись к соседке, шепнет что-то, чем возбудит интерес остальных. Одна наша дама на эти шепотки особенно падка. Стоит ей оторвать ухо от шептуна, она тут же начинает охать и ахать, вращать глазами — а прочие дамы просто умирают от зависти.

Иному человеку не хочется быть невежливым — вот он и сидит в таком обществе, чуть не подыхая с тоски. И вдруг ляпает:

— В этот мир нельзя рожать детей!

Эту фразу, и почти всегда из схожих уст — от женщин под тридцать, — я слыхал много раз. В основном это были заурядные женщины, большие снобки, весьма заносчивые и — что самое худшее — не очень приспособленные для деторождения. Эту мысль, вероятно, они усваивают от каких-нибудь старых хмырей, которые, уложив их на время в постель, забавляют псевдопроблемами. Для меня, человека оседлого, данное явление кажется чем-то типично братиславским.

Я отозвался на эту реплику:

— Отчего нельзя? А когда и в какую историческую эпоху можно было рожать? Разве на свете не было тяжко во все времена? Вопросами о смысле жизни я тоже всегда задавался, но мне и в голову не приходило подобное. Разве дети не родятся во время войны? И разве бывает так, чтоб где-то на свете не громыхала война?

Женщина, изрекшая фразу о непригодности нашего времени для деторождения, обронила:

— Хорошую речь хорошо и послушать.

Сказала и тотчас смешалась — почувствовала, что поговорка, которая должна была прозвучать иронически, против ее волн приободрила меня. Утвердила меня в мысли, что я прав.

В эту минуту я вспомнил своих родителей и друзей, что приходили к ним. И осознал, как чистота души влияет и на язык. Примитивный эгоист и проходимец облачает свои мысли во всевозможные одежды и двусмысленности и постоянно тревожится, чтобы эти двусмысленности не понял тот, кому не следует, и не поколотил бы его. Потому-то он и меняет всякий раз свои взгляды.

И эта женщина своей поговоркой, как бы уличающей в пустозвонстве, хотела унизить меня в глазах остальных, как бы дать понять, что я глупее ее, а раз так, то нечего ей и утруждать себя доказательствами моей глупости, достаточно сказать: «Хорошую речь хорошо и послушать». Вперив в нее долгий взгляд, пожалуй чуть грустный, я думал: действительно ли эта красивая девушка не хочет рожать детей в такой мир, как наш, или какой-то болван вбил в ее голову эту мысль? Она понимала, что я раскусил ее, но против ясности и правоты моих слов оказалась безоружной. И потому смешалась. Жаль, что окружают ее в основном проходимцы, а не приличные люди, которым незачем скрывать свои взгляды.

У меня вдруг пропала охота продолжать эту тему — среди нас сидела женщина чуть старше этой скептичной интеллектуалки. Мать четверых детей, она, естественно, не могла согласиться с мнением своей приятельницы. Мне захотелось лишь доказать этой молоденькой особе, что я догадываюсь, откуда у нее такие взгляды. Я сказал:

— Почему вы бездумно повторяете чужие мысли? Неужто у вас нет времени прочитать хотя бы основные работы по философии и составить собственное мнение о мире? Я бы чувствовал себя в жизни и вправду потерянным и незащищенным, если бы ограничился лишь специальным образованием и не стремился бы постичь основные законы развития. Какое у вас собственное мировоззрение? Я знаю какое. Такое же, как и у вашего учителя, то есть никакое. Все вы не марксисты, не фашисты, не магометане, не католики, не иудеи, не иеговисты. Ибо каждое определенное воззрение таит в себе некий риск, хотя подчас может оказаться и выгодным. Но чаще всего мы подвергаем себя опасности заиметь недругов. А вы не хотите иметь недругов, предпочитаете войну в постели, и то вхолостую, ибо такое соитие, при котором ставится во главу угла все что угодно, только не главное — дети, как его результат, такое соитие ни черта не стоит. Вы и этого не знаете, общаясь с идиотами.

Дамочка не в силах была ответить — она лишь озиралась со страхом, не спятил ли я.

Ее учитель попытался смягчить напряженную обстановку.

— К соитию именно так и следует относиться. Я читал об этом. Но…

Я знал, что он ничего не читал и что после этого «но» выдаст нечто, что мог бы выдать и без этой вводной хвастливой фразы. Я вскочил и удалился в сортир. Из моих слов они извлекли только «соитие». Делают вид, что их ничего не оскорбило. Боятся меня.

Вернувшись, я застал общество в ином настроении: красивая девушка, на которую я напустился, плакала, а остальные ее утешали. Коллега, знавшая меня ближе других, язвительно спросила:

— А почему у тебя только один ребенок? Как жаль твоих гениальных генов!

Я сказал:

— Лично я против этой молодой особы ничего не имею. Но стоит ли повторять премудрости, которые она где-то услышала. Если не хочет иметь детей, пусть скажет об этом нормально: я и то не хотел бы иметь больше детей, потому что это и впрямь тоска зеленая. И я не осуждаю человека, у которого вообще нет детей. Но к чему болтать, будто ты не хочешь иметь ребенка лишь по той причине, что на его долю может выпасть очередная война.

Коллега, которого я, щадя любезного читателя, назвал учителем, возразил:

— Сперва ты выступаешь против того, чтобы называть вещи своими именами, хочешь, чтобы мы ко всему подходили с философских позиций, а когда встречаешься с девушкой, которая придумывает свою теорию, тут же пытаешься втоптать ее в грязь. Неудивительно, что от тебя ушла жена. Вот встречу ее — не стану уговаривать вернуться к тебе. Но шутки в сторону. Ты разве никогда не испытывал страха перед возможной войной? И не ужасает ли тебя мысль, что может мучиться и твой ребенок? Я временами думаю об этом, хотя и то правда, что это вовсе не вытекает из какого-то конкретного мировоззрения. Конечно, прекрасно, что ты принципиален, но не будь уж таким серьезным. Мы тут все старые козлы (и козы), но стоит даже юному существу сказать что-то в угоду нам же, старикам, как ты сию же минуту вскидываешься.

Глянул я на плачущую девицу и не поверил ни ее слезам, ни словоблудию моего коллеги. Это все ханжи, которые умеют, когда надо, жонглировать любой терминологией, но ни во что не верят, не исповедуют никаких убеждений. Однако, не желая выглядеть пещерным человеком, я покаялся, признав свою ошибку.

Два-три дня спустя, а может, и на другой день, сижу я уже с другими коллегами, и вдруг в разговоре проскальзывает:

— Рожать детей в этот мир — преступление!

Я напряг внимание. Женщина сказала это явно нарочито. Прослышав о недавнем инциденте, она снова захотела спровоцировать меня на разговори позабавиться. Но общество даже намеком не дало мне понять, что ждет моей реплики. Кстати, я был несколько польщен тем, каким сложным путем людям приходится вытягивать из меня мои воззрения. Но, не зная пока, насколько серьезен их интерес, я помалкиваю.