Чжан Цзе - Тяжелые крылья

— Вот в том-то и дело! — воскликнул он. — Есть начальники, которые не справляются на одном предприятии, а их спихивают на другое. Но где гарантия, что там они справятся? Дерево пересадишь — и то оно часто засыхает, а человек? Нет, уж ежели ты начальник, не сетуй на подчиненных, что не слушают указаний, а подумай-ка, почему ты не можешь пробудить их энергию. Ведь это наука, живая наука, переменам счету нет, почище калейдоскопа. Мы, китайцы, в материальном отношении непривередливы. Не хватает чего — ну и бог с ним. Примерно как в магазине костюм берешь: нет нужного размера, чуть тесноват или слишком свободен — ладно, сойдет и так. А вот мысли, души людей — с этим шутить не надо. Самое дорогое для человека — его душа. Она — мать надежды, веры, идеалов, морали… ну, в общем, всего хорошего. И в нее, в нашу душу, плевать нельзя. Не бывает так, чтоб родился кто-то — и сразу озлобился, очерствел. Только несправедливость оставляет на душах шрамы. Я считаю, что в бережном отношении к душам суть хорошего руководства…

А ему-то какое дело? Мясника речь зонтоправа тоже не тронула.

— А-а, вот станешь начальником цеха — посмотришь.

— Почему ты считаешь, что я не справлюсь? — спросил зонтоправ со всей искренностью.

У Годун, бросив на него мрачный взгляд, подумал: «А и верно, когда-нибудь они сменят нас. И не спросят, хотим ли мы, старшее поколение, сдавать им вахту. Кто тогда сможет спасти их?» Эта новая мода на «свободные объединения» распространяется, как зараза, уже и на их завод перекинулась. Если каждый из миллиарда китайцев будет делать, что пожелает, идти, куда вздумает, так к чему ж мы тогда придем? Но, сердись не сердись, а в цеху сейчас Ян Сяодун хозяин. Когда он, У Годун, вернется, его, может, уже не поставят начальником, а поставят — надо будет все переделать на прежний лад. С трудом сдержав себя, он сказал лишь:

— Раз считаешь это правильным, пусть так и будет. А ты не подумал, что все захотят в Америку переехать, там «свободно объединяться». Тогда что?

— Ну зачем вы так мрачно смотрите? Если каждый здесь будет жить, как душе угодно, кто в Америку побежит?

Зонтоправ хохотнул:

— Ваша воля — вы бы всех в железный сейф засадили.

Старичок делопроизводитель промолвил тоном немало повидавшего на своем веку человека:

— Эх, юноша, горя ты не хлебал. А то знал бы, что в сейфе не так уж плохо.

В голове У Годуна как будто жужжал рой пчел. После ухода гостя он пообедал и сразу же провалился в сон. Тут ему и приснилась та несуразица. А все из-за Ян Сяодуна. Для чего он приходил? Единственно чтоб позлить его.

Юй Ливэнь положила трубку, и ее охватили сомнения: правильно она поступила или только добавила Лю Юйин хлопот? Во время утреннего обхода У Годун пожаловался ей на отсутствие аппетита, и ее тут же что-то подтолкнуло позвонить Юйин, чтобы та принесла мужу что-нибудь вкусненькое.

— Я спросила, чего бы ему хотелось, но он не сказал, — добавила врач. — Я бы и сама что-нибудь приготовила, но подумала, что лучше уж сделать все вашими руками — это для него имеет большое значение.

Юй Ливэнь не имела привычки подшучивать над людьми и сейчас говорила вполне серьезно. Тот, кто болен, как никогда нуждается во внимании и заботе близких. Лю Юйин горячо поблагодарила и сказала, что тем же вечером что-нибудь принесет. Пока Юй Ливэнь раздумывала обо всем этом, зазвонил телефон.

— Алло! Вам кого?

— Это ты, Ливэнь? Подожди меня вечером, я за тобой приду, — раздался крик Чэнь Юнмина. Он, должно быть, звонил из автомата, в трубке был слышен шум и треск.

— Придешь за мной? — удивилась Юй Ливэнь. Со дня свадьбы такая блажь ни разу на мужа не нападала. Что ж сегодня стряслось? — Ты где сейчас?

— В городе.

— Зачем ты приехал? У тебя же отгул. — Она слегка рассердилась. Проработал всю ночь и даже не отдохнул как следует. Что за дела такие — двух дней обождать не могут?

— Ничего не поделаешь, дело срочное. Увидимся, расскажу. Сейчас неудобно. В общем, кончишь работу, жди. Хорошо?

Хорошо или плохо — что спрашивать, если сам уже все решил? Но в его уверенности, что она будет ждать, вовсе не было ни мужского превосходства, ни мужнего деспотизма. Была лишь вера во взаимную любовь и в то, что желание одного из них — обоюдное их желание.

После работы она сунула в сумку несколько медицинских журналов, бросив взгляд на свое отражение в дверном стекле, пригладила волосы, сняла с вешалки плащ и, уже на ходу его надевая, понеслась вниз по лестнице. Ей самой было смешно. Ну еще бы — опять, как когда-то, летит к нему на свидание! За столько лет не устали любить друг друга. Но, увы, его не было: у здания нет зеленого джипа, на котором обычно ездит ее муж. Она села на скамейку напротив ворот больницы, предвкушая, как вскоре увидит решительное, столь милое ей лицо Чэнь Юнмина.

Уборщица во дворе выметала последний мусор. Юй Ливэнь любила свою больницу. Крашенный бежевой краской корпус был уже старым, на углах и под крышей виднелись подтеки, оставленные дождями или стаявшим снегом. Издали здание походило на переполненный бак, из которого непрерывно течет какая-то темная жидкость. Но это невзрачное здание было для Юй Ливэнь родным домом. Родной старый дом. Тут она выросла, нашла свое место в жизни, встретила Чэнь Юнмина, родила двух детей. Эта больница напоминала ей маленькую захолустную станцию, на которой не останавливаются скорые поезда, не говоря уже об экспрессах. Среди снующих здесь пассажиров нет важных, в красивых пальто особ, приезжающих на машинах со своими людьми. Не видно и франтов в модных туфлях, с шикарными чемоданами на колесиках. Здесь бывает лишь простой деревенский люд. Кошелки в руках, корзины на спинах, узкие в шагу брюки, синие домотканые кушаки, крепкий, дерущий горло и нос самосад. На маленькой этой станции работают только начальник, кассир (он же, видимо, контролер), диспетчер (он же стрелочник) да сигнальщик… Но каждый из них старателен, добросовестен, верен долгу, каждый честно делает свое дело, не считая, что переводить стрелки вручную в наше время уже неприлично.

Что бы там ни говорили, а общество состоит в основном из таких людей. И она, Юй Ливэнь, тоже из их числа. У нее нет каких-то выдающихся способностей, ее имя не впишут в историю медицины, ее не пошлют с докладом на конференцию по обмену научным опытом. Но, проверяя у человека пульс, она считает не тридцать секунд, а ровно минуту. И не может, прослушивая больного, разговаривать в то же время с другими, не может спать на ночном дежурстве, не может измученному до крайности болезнью заговаривать зубы учеными терминами… Долг врача — не войти в историю медицины, а нести помощь страдающим и спасать от смерти. Юй Ливэнь до сих пор сохранила студенческую привычку каждый вечер возвращаться мыслями к сегодняшнему дню: хорошо ли она прожила его, не сделала ли ошибок? Сейчас, в этот дивный осенний вечер, поджидая мужа, она чувствовала усталость после напряженной работы, но вместе с тем была довольна собой.