Бенджамин Вуд - Станция на пути туда, где лучше

Слишком долго я с этим тянул, рискуя потерять семью. Я тебе уже говорил, что буксую при каждом шаге навстречу кому-то. Где мне заботиться о маленьком человеке – мне с собой бы управиться. Этот настрой, считает Элиша, можно преодолеть с помощью специалиста, но я до сих пор отмахиваюсь от ее здравых советов, ведь ей не понять, что за бремя дурная кровь вроде моей, – мне стоит немалого труда скрывать, как мне тяжело.

Эти споры затягивают нас незаметно. Идем мы, к примеру, по улице, с крыльца сбегает кошка – и начинается у нас разговор о кошках, и почему Элиша их не любит, и как однажды, когда ей было шесть лет, к ним в дом забралась свирепая бездомная кошка и прыгнула к брату в кроватку, и затем о ее племянницах, которым купили в коляску защитный полог от кошек, и, наконец, о том, как сестра спросила ее: когда же и вы заведете детей? Чем глубже наша близость с Элишей – а я уверен, что сильней, чем я ее люблю, любить невозможно, – тем больнее мне от сознания, что она посвятила себя такому, как я.

Но я борюсь со своими слабостями, борюсь ради нас обоих.

Полгода назад случилась у нас размолвка, самая серьезная за всю нашу семейную жизнь. Может быть, я невольно подталкивал ее к уходу – не потому что хотел расстаться, а чтобы разрыв не стал для меня неожиданностью. В тот день мы вполне мирно позавтракали, я сварил овсянку и, по обыкновению, передразнил, как она произносит: “афсянка”. Потом мы сидели на кухне с ноутбуком, смотрели фотографии студий в Среднем Манхэттене, выбирая, какая ей подойдет, включали просмотр улиц, чтобы оценить плюсы и минусы. Я сварил еще кофе, и мы вместе читали на диване субботние газеты. В одном из приложений попалась статья о том, как известная художница роет в аризонской пустыне огромный котлован, сам по себе произведение искусства, – и Элиша пришла в восторг от фотографий.

– Мокрый коллодий, – сказала она, поднося страницу к свету. – Как увижу, что кто-то использует эту технику, так хочется бросить свой фотоаппарат с пожарной лестницы.

Она пустилась объяснять суть этой затейливой старомодной техники – пластинку покрывают слоем нитрата серебра и засвечивают, пока не просохла, – но я вскоре потерял нить. И сказал:

– Раз тебе так нравится, почему сама не попробуешь?

– Время для меня слишком дорого. Очень уж долго придется учиться, на это годы уйдут.

– Не годы, а пара недель, – поправил я. – Ты все на лету схватываешь.

– Ах, Дэн, ну ты и подлиза, люблю тебя! – Она со смехом запустила в меня журналом. – Честно тебе скажу: я много лет училась, чтобы выйти на нынешний уровень, и до сих пор не знаю и половины того, что нужно. Вдобавок речь о работе с ядами, изо дня в день. Если мы с тобой начнем пробовать, то мне к ним и близко подходить нельзя, да и вообще о здоровье стоит задуматься. Те вещества, с которыми я сейчас работаю, тоже далеко не безобидны.

– Ну вот, опять это слово, – придрался я, – “пробовать”.

– Да хватит тебе! Я без всякой задней мысли сказала, только сейчас в голову пришло.

– Верю тебе на слово, Лиш.

– Выходит, для тебя это пустячок, недостойный внимания?

Я, к стыду своему, ответил ей ледяным взглядом.

– Сейчас для тебя это не препятствие.

– Хм. – Она выпрямилась, отсела от меня подальше. – Ну ладно.

Я стал складывать чашки в посудомойку.

– Ей-богу, Дэн, я об этом вообще не думала.

– Вот и хорошо. – Я принялся сосредоточенно отмывать кастрюлю из-под каши.

А Элиша пыталась до меня докричаться сквозь шум воды:

– А если бы и думала, что тогда? Имею право, ведь так? Даже если ты не желаешь это обсуждать.

– Как будто ты через день не заводишь об этом разговоры!

– Дэн, замолчи. Ты об этом, черт возьми, даже в шутку задуматься отказываешься!

– Я об этом задумываюсь куда чаще, чем раньше.

– Это как понимать?

– Это значит отстань. Хватит на меня давить.

– Боже, ты серьезно? Буду знать твое истинное мнение.

Я пожал плечами, она покачала головой. Так и тянулось какое-то время. Я разобиделся совсем по-детски, придирался к каждому ее слову, и наконец она не выдержала:

– Знаешь что, Дэн? Осточертело мне все это. Ты со своими страданиями не центр вселенной, понял? Я пошла.

– Куда?

– В студию.

– А со мной в парк?

– Про парк забудь. Не хочу тебя сегодня видеть ни минуты сверх необходимого.

И ушла, хлопнув дверью. Больше в тот день я ее не видел. Праведный гнев подстегивал меня, я был полностью уверен в своей непогрешимости. Меня ждала работа, за нее я и взялся. Около пяти она позвонила, предупредила, что ночует в студии. Не для того чтобы меня помучить, уточнила она, просто “увязла по горло в левом проекте” с подругой. “Так, ерунда, трафаретная печать, зря я вообще в это влезла. Теперь скорей бы отделаться”. Слова ее повисли в воздухе. Весь наш разговор был напряженный, вымученный, она то и дело вздыхала, я молчал.

Мне надоело сидеть в пустой квартире, я взял ноутбук и пошел на улицу Св. Марка. Есть там забегаловка, “У Вика”, одна из моих любимых – по меркам Ист-Виллидж скромная, без изысков, и кухня там самая простая. Окна на фасаде зарешечены, как в обувном магазинчике где-нибудь в Ковент-Гарден, и я люблю там посидеть после работы с ноутбуком и кружкой пива – проверяю таблицы своих помощников, правлю их сухие официальные тексты. В тот вечер я доделывал черновик отчета – сводку деловой активности азиатских арендодателей воздушных судов, если тебе интересны подробности. Я так увяз в мелочах и так щедро подливал в кружку пива из кувшина, что и не заметил, как вокруг собралась толпа.

Публика с коктейлями заполонила весь зал. Все смотрели в дальний угол, словно ждали, что вот-вот выйдет оратор и произнесет речь. Я жался в своем закутке, еле выдвинул стул. Вдруг позади меня взревела труба, затрещал ей в такт малый барабан. И электрогитара с примочкой. Джаз, но не самый простой – для искушенного слушателя. Публика гикала и аплодировала. Я привстал на цыпочки, чтобы хоть что-нибудь разглядеть.

В дальнем углу выступало трио. Трубач в длинной белой блузе и темных очках выводил визгливую мелодию. Ему аплодировали со всех сторон. Я закрыл ноутбук и стал искать глазами официанта. Труба все надсаживалась. Официант оказался далеко, и ему было не до меня. Оставлять деньги на столике не хотелось, и я стал пробираться сквозь толпу любителей джаза. “Разрешите… простите… разрешите… простите…” Нарастал глуховатый рокот барабана. И уже почти у кассы в меня врезался тип в тугой джинсовой рубашке, с двумя бокалами мартини. Содержимое бокалов выплеснулось на прическу его спутницы. Та обернулась ко мне, взбешенная и мокрая. Я, должно быть, извинился, но вряд ли она услышала. “Ты что, охренел?” – взвилась она, когда я протискивался мимо. Труба завывала как безумная. “Эй, чувак, с тебя два мартини!” – проорал тип. Я еще раз извинился. Скорей бы заплатить – и прочь отсюда. Добравшись до кассы, я сунул под бокал две купюры, убедился, что бармен заметил. Вдруг меня толкнули в спину: