Энн Наполитано - Милый Эдвард [litres]

– Мы не хотим, чтобы кто-нибудь узнал тебя, – сказала она.

Они оба прочитали в интернете статью о мемориале и о том, как он сделал молодого скульптора знаменитым, и в статье упоминалось, что к любому мужчине в возрасте от четырнадцати до тридцати лет, который посещал это место, подходили и спрашивали, не Эдвард Адлер ли он.

Низкий деревянный забор отделял стоянку от поля. Эдвард вышел из машины и сделал несколько глубоких вдохов. Воздух был чистым. В центре поля стояла скульптура. Стая из 191 серебряного воробья, которые собирались в форму самолета, взлетающего в воздух.

– Это прекрасно, – прошептала Шай.

Они вместе шли по полю. Высокая трава хлестала их по голеням; они были одеты в шорты и толстовки. Когда Эдвард достиг хвоста самолета-птицы, он остановился и посмотрел вверх. Серебряные птицы тянулись прочь от него. Можно было дотронуться до нижних. Скульптура на самом деле оказалась меньше, чем выглядела на фотографиях, и по размеру напоминала самолетик, а не большой пассажирский лайнер.

Эдвард обернулся. Кроме мемориала, вокруг не было никаких признаков разрушения. Сплошь зеленая трава. Он увидел дорогу, по которой они приехали сюда, машину и широкое пастельное небо. Неба было настолько много, что он почувствовал себя таким маленьким, будто вовсе не имел значения.

– Эдвард, – сказала Шай. Он увидел, что она подошла к передней части скульптуры, где птицы указывали вверх, в воздух. Там была установлена табличка. Эдвард замер на месте. Он знал, что на ней: дата, номер рейса, имена погибших.

В статье, которую они читали, была фотография, сделанная в день открытия скульптуры. Группа из пятидесяти человек окружила птиц. Семьи жертв стояли, запрокинув головы, и смотрели, как от полотна освобождается металлическая скульптура. Люди всех цветов кожи и возрастов. Единственным человеком, который не поднимал глаз, был кудрявый малыш, стоявший на четвереньках в траве.

Эдвард провел много времени, изучая эту фотографию. Он внимательно вглядывался в лица, высматривая женщину, которая могла бы быть бабушкой Бенджамина Стиллмана; высматривая мужчину, который активно искал Флориду в новом ее перерождении. Эдвард искал поэта, который мог бы оказаться Харрисоном.

– Пойдем посидим на холме, – сказал Эдвард.

Шай проверила окрестности на гугл-картах и нашла небольшой холм примерно в пятидесяти метрах от мемориала, который выглядел подходящим местом для отдыха. Если кто-то сюда сегодня и приедет, то все равно их не найдет.

Когда они добрались до места, Эдвард тяжело сел – у него ослабли ноги. Он чувствовал себя странно, но он этого ожидал. В конце концов, он даже был уверен, что это поле разверзнется и поглотит его, чтобы исправить чудовищную ошибку. Эдвард кое-что вспомнил. Миг, когда самолет был еще самолетом, а люди на нем были еще живы.

Один лишь Эдвард преодолел эту наносекунду, а теперь он снова оказался здесь. Он стал выше, чем брат и отец, и был способен поднять вес, равный собственному, и у него оставались глаза матери. Он замкнул круг, создал целое, придя сюда. Уходя, он заберет этот круг с собой – все, что помнит это место.

Эдвард закрыл глаза. Он – мальчик, пристегнутый ремнями к креслу самолета, вцепившийся в брата и отца, и он – молодой мужчина, сидящий на земле, в которую забурился самолет. Эдди и Эдвард.

Когда он открыл глаза, то понял, что фотография, которую он изучал, была сделана с этого ракурса. Возможно, фотограф стоял на холме, вооруженный телеобъективом. В конце концов Эдвард не смог опознать ни одного человека на фотографии. Он знал, как выглядели погибшие, но не их любимые. Были ли родители рыжеволосого доктора рыжеволосыми? Неизвестно. Кто из темнокожих женщин – бабушка солдата, которая писала ему письма?

Поле мерцало от душ умерших в тот день и душ членов их семей, которые пришли посмотреть на серебряных птиц, отражающих свет, как идеально отполированные ложки. Я не особенный. Я не избранный , напомнил себе Эдвард, соглашаясь с мадам Виктори.

– Тебе повезло, – приподнявшись на локтях, сказала Шай.

Он посмотрел на нее, потому что она закончила его мысль.

– И мне тоже повезло, – продолжила она срывающимся голосом. – Мне так повезло, что это был ты.

Эдвард пожал плечами, он наконец-то понял. Шай принимала присутствие Эдварда, так же как Эдвард принимал потерю брата. Эдвард знал, что боль от потери Джордана останется с ним навсегда, даже когда он начнет медленно отдаляться от образов родителей. В конце концов он должен был вырасти и покинуть маму и папу, точно так же как покинет Джона и Лейси осенью, когда пойдет в колледж. Это часть естественного порядка вещей. Однако Эдвард не должен был покидать Джордана. Они должны были стареть вместе. Эта боль никогда не утихнет. И он увидел, что жизнь Шай без него была бы соткана из других моментов, друзей или их отсутствия, стычек с Бесой, книг и разных битв.

– Я могла бы продолжать планировать побег, на который никогда бы не решилась, – сказала Шай, снова угадав его мысли. – Я бы никогда не написала этим детям. – Она посмотрела на небо. – Я осталась бы ничтожной.

Шай стала собой из-за него. И он жив – жив , а не просто выживает, – благодаря ей. Надеялись ли ученые, занимающиеся Большим адронным коллайдером, обнаружить не только то, что происходит в воздухе между двумя объектами, но и то, как этот сжатый воздух меняет людей внутри? Он слышал, как учитель естествознания сказал: «Воздух между нами – не пустое пространство».

Ветер мягко касался щек Эдварда; крошечные серебряные птички указывали на небо. Они с Шай вместе наблюдали за происходящим. В какой-то момент он посмотрел на Шай и увидел, что она тоже смотрит на него. На ее щеке залегла глубокая ямочка.

– Что случилось? – спросил он.

Она молчала, но скрытое течение – невысказанное, бесконечно текущее между ними – говорило громче любых слов. Шай – это девочка в пижаме с розовыми облаками, сидевшая на кровати, когда он впервые вошел в ее комнату, и Шай – женщина, которая через десять лет родит им дочь, и Шай – эта девушка, с ее открытым добрым лицом, которая предлагает ему все.

Эдвард услышал голос брата. Джордан сказал ему, чтобы он не терял времени даром. Не растрачивал любовь впустую. Он смотрел, как Шай наклоняется к нему, и когда она его поцеловала, заслонила собой небо.

Одна из самых больших радостей материнства – это возможность видеть щедрую любовь между сыновьями. Два брата – героя этого романа – не похожи на моих мальчиков, но любовь между ними полностью вдохновлена отношениями между моими собственными детьми. Спасибо вам, Мэлаки и Хендрикс, за то, что вы показали мне больше оттенков любви, чем я знала.