Михай Фёльдеш - Приказ

Марошффи стоял и слушал шум, доносившийся с соседнего завода: грохот парового молота, беспрестанно бившего по железу, и негромкое завывание токарных станков. На том заводе по-прежнему изготовляли головки снарядов для фронта. Все заводские звуки явственно доносились до кладбища, а тяжелые удары молота, казалось, забивали крышку гроба Федора.

Весь день шел ливень, и лишь только тогда, когда провожавшие Федора в последний путь товарищи покинули кладбище, на краю неба, у самого горизонта, в просвете между черными облаками, появилась узкая опаловая полоска, но через несколько минут исчезла и она.

Провожая Марошффи до трамвайной остановки, Фред сказал ему:

— Мы много повидали на своем веку. Кто нас плохо знает, те готовы поверить тому, что нас, кроме торговли, ничего больше не интересует. Какое заблуждение! Знаете, Капитан, вечный жид ищет вечного человека и такой мир, в котором наконец на самом деле все люди будут равны…

Когда они уже стояли на конечной остановке, ожидая трамвай, Фред продолжил:

— Я лично верю в человеческий разум. — Он проговорил это совсем тихо, все еще находясь под впечатлением только что состоявшихся похорон. — Эта война послужила для всех школой, и тот, кому посчастливится остаться живым, уже не будет больше глупцом…

Когда старый Фред уехал на трамвае по направлению к Пешту, Марошффи охватила печаль. Настроение у него было хуже некуда. Он никак не мог понять, почему мать так долго задерживается в Вене. Неизвестность рождала в нем скверные предчувствия, а столь долгое отсутствие Петера еще больше встревожило его.

Придя в свое убежище на Заводской улице, Альби улегся на чистый топчан.

«Как мала эта убогая каморка, — невольно думал Марошффи, слушая монотонную песню дождя, — но как по-домашнему уютно в ней».

В такие минуты человека обычно тянет на глубокие раздумья. И Марошффи, все еще находясь под впечатлением похорон Федора, невольно подумал о том, как много сейчас гибнет людей в мире и что, по-видимому, не так уж много времени осталось до конца этой кровавой бойни… Больше всего его, разумеется, тревожило неизвестное будущее, так как, несмотря на все то, что произошло с ним начиная с 1914 года, он никак не мог отмахнуться от того, что связывало его со старой жизнью: воспоминания детских лет, годы учебы, влияние окружения господ в шикарных костюмах или офицерских мундирах, великолепных дам в умопомрачительных туалетах. К той старой жизни он, как и многие ему подобные, был как бы прикован сложившимися жизненными устоями, без которых он не мыслил себе жизни ни в больших радостях, ни в маленьких печалях. Он никак не мог порвать ни с самим собой, ни с длинной чередой своих родственников-предков, прививших ему традиционно-семейное понимание честности и порядочности.

Однако, несмотря на все это, какая-то таинственная сила звала его к действию и как бы спрашивала: «Ответь-ка, друг мой, достоин ли называться человеком тот, кто не желает взорвать этот нынешний мир? Не пора ли в конце концов уничтожить общество, которое из самых обыкновенных парней делает убийц и бандитов?»

Здесь на ум Марошффи пришли слова Яси, которые тот произнес на похоронах Эрвина Сабо:

«Эта страна не может и дальше оставаться страной хищных рыцарей. Эта страна не может и дальше оставаться страной жадных банкиров. Не может она оставаться и в будущем страной попов-атеистов…»

Что, собственно, хотел этим сказать Яси, который, сам будучи гражданином своей страны, ни в коем случае не может желать уничтожения всех ее ценностей.

На следующий день, было это как раз в середине октября, наконец-то вернулась из Вены Сударыня. Альби получил от нее письмо. Оно попало к нему в руки без задержки, так как Юци каждый день бывала в городе и непременно заходила на почтамт.

Встреча сына с матерью, как и ранее, произошла на квартире Анны Шнебель. Юци после некоторого колебания все же согласилась снова играть роль провожатой: ей было от души жаль Капитана, который испытывал страшное нетерпение и нервное напряжение. Она, конечно, не знала истинной цели этой встречи, однако чувствовала, что встреча эта имеет для Альбина особое значение, и потому решила ему помочь. Однако на этот раз Юци избежала встречи с матерью Капитана, хотя он и уговаривал ее войти в дом Анны. Молодая женщина осталась непреклонной.

Сударыня внешне изменилась: похудела, морщины на ее лице стали более заметными, а под глазами появились темные круги. Правда, ее манера вести беседу осталась прежней. Она сразу же перешла к сути дела и начала рассказывать сыну о результатах своей поездки в Вену:

— Буквально на следующий же день после приезда в Вену мне удалось встретиться с Истоцки. Я посвятила его в наше дело настолько, насколько сочла возможным, и старалась упросить его, чтобы он с дипломатической почтой переслал Эрике в Швейцарию мое письмо… Истоцки, к моему удивлению, начал отказываться, ссылаясь на всевозможные запрещения и приказы, — продолжала Сударыня, сделав небольшую паузу. — Этот глупец был страшно упрям. Я, конечно, не собиралась отступать и разыскала секретаря Андраши в Вене, которому порекомендовали меня принять. Могу сказать, что и этот глупец был не лучше первого. Мои доводы ему показались глупыми. К моему счастью, к нам подошел сам граф. Представь себе, я бросилась к нему и так горячо упрашивала и умоляла его, что он пообещал выполнить мою просьбу. Я собралась было сказать ему, в чем она будет состоять, однако благородный граф даже не поинтересовался этим. Короче говоря, мое письмо Эрике ушло в Женеву.

Проговорив все это, Сударыня полезла к себе в ридикюль и, достав из него довольно помятый лист почтовой бумаги, протянула его сыну со словами:

— Прочти. Это черновик моего письма.

Альби бегло пробежал глазами неровные строчки письма матери:

«Моя дорогая, на пути твоего нового брака, если ты о нем помышляешь, имеются серьезные юридические препятствия, из-за которых может пострадать репутация обеих сторон. Прежде чем принять по данному вопросу окончательное решение, приезжай домой, так как подробно о причинах этого я могу сообщить тебе только при личной встрече. Остальное обсудим с тобой, когда увидимся».

Получив от Альби свой черновик, она сказала:

— Я полагаю, что такой текст моего письма Эрика обязательно поймет правильно. О том, что ты жив, я ей не писала. Никому на свете не могу доверить нашу с тобой тайну. Письмо ушло, а вот ответ на него явно задерживался. День проходил за днем, а Эрика все не давала о себе знать. Я уж думала, что лопну от нетерпения. Если бы я не ждала, ни на минуту не задержалась бы в Вене. Я торопилась домой, тем более что политическое положение страны нисколько не успокаивало меня…