Михай Фёльдеш - Приказ

Марошффи ответил не задумываясь:

— Крах нашей империи — это прямое следствие германской политики. А ее возрождение мы должны искать на Западе. Политическая платформа Михая Каройи дает нам такую возможность. Каройи — честный и дальновидный политик. Если его поддержат, он сможет возродить Венгрию, которая просуществует еще не одно тысячелетие…

— Никто не спорит, что Каройи плохой человек. Однако у него в руках нет власти. Он желает получить ее легально, да еще из рук самого короля. Из-за этого его возненавидят на Западе. К сожалению, у нас в стране все слепы: и консерваторы, и либералы, да и социалисты тоже. Вот почему «Вилаг» и писала, что логике уничтожения нужна такая политическая слепота. Однако не логика уничтожения есть логика жизни!

— А что же? — спросил Марошффи.

— Революция!

Марошффи молчал, углубившись в свои мысли. Будучи противником насилия в любой форме, он, естественно, считал любые революционные преобразования нецелесообразными.

— Я лично принадлежу к числу тех, — откровенно заявил Петер, — кто не доверяет ни немцам, ни французам. К числу тех, кто не согласен идти по указке Людендорфа или Клемансо. Венгрию в настоящий момент может спасти только революция. Переходи на нашу сторону, Капитан. Нам очень понадобятся твои военные знания. Я уже говорил о тебе с нужными людьми. Мы условились, что завтра, в воскресенье, ты встретишься с этим человеком в Пеште, во дворе проходного дома на улице Серечен. Этот человек объяснит тебе, в чем будет заключаться твое задание. Ну как, пойдешь вместе с нами, а?

Марошффи даже в жар бросило от таких слов Петера. Он приложил ладонь ко лбу, но лоб оказался холодным.

Предложение Петера ошеломило его. Настроение у Альбина испортилось. Ему хотелось отказаться, сказать, что он не намерен пускаться на авантюры даже в том случае, если они и являются революционными, однако он не знал, как это лучше сделать. Ведь он чувствовал себя должником Петера, так много сделавшего для него, и потому не хотел огорчать его. В то же время он считал нечестным соглашаться с тем, что было ему не по душе.

— Я не смогу пойти вместе с вами, Петер, — тихо, но решительно проговорил он. — Я не революционер, да, откровенно говоря, и не собираюсь им становиться. Тебе, наверное, мои слова покажутся обидными? Но я считаю тебя своим другом и потому разговариваю с тобой совершенно откровенно.

Петер был ошеломлен отказом. Он считал Марошффи человеком пассивным, которого обязательно нужно расшевелить, воодушевить на дело, толкнуть на самостоятельные активные действия.

Несмотря на отказ Марошффи, Петер все-таки не отступался от него, он что-то объяснял, доказывал, но все безрезультатно.

Этот нелегкий разговор, начатый вечером, превратился в самый настоящий диспут, затянувшийся до рассвета. Колокола соборов созывали прихожан к заутрене, а Петер с Альбином все никак не могли договориться. Так и остались каждый при своем мнении.

После завтрака Петер сказал, обращаясь к Марошффи:

— Знаешь, Капитан, я, возможно, плохо выразил свое предложение. Прежде чем окончательно отказаться, сходи на встречу, о которой я тебе говорил. Юци тебя проводит. Я глубоко убежден в том, что после встречи ты вернешься сюда совсем в другом настроении.

Марошффи был уверен в том, что никто и ничто не может поколебать его решений. Просто не желая обидеть Петера отказом, он согласился пойти на встречу.

— Я нисколько не стану на тебя сердиться, если ты не изменишь своего решения. Человек ты честный, а на таких людей всегда можно положиться в трудных делах, если не сейчас, так позже, — сказал Петер, когда Марошффи собрался идти.

Юци последний раз согласилась сопровождать «слепого» солдата. Было это в воскресенье вечером, двадцатого октября.

На трамвае они доехали до Октогона, наслаждаясь ласковыми лучами теплого осеннего солнца. Юци чувствовала себя совсем неплохо.

После тишины Заводской улицы пештские улицы казались особенно оживленными и шумными. Людей было такое множество, что ехать пришлось некоторое время на подножке трамвая. На улицах почти на каждом шагу попадались солдаты. Многие из них были калеками. Симпатичные сестры милосердия сопровождали отделение молоденьких солдатиков, по-видимому, на вечерний спектакль в какой-то театр. Все уличные тумбы для объявлений были обклеены официальными сообщениями и всевозможными плакатами:

«Остерегайтесь шпионов», «Соблюдайте чистоту!», «Препятствуйте распространению заразных заболеваний!», «Подписывайтесь на военный заем!».

Правда, плакаты, призывающие подписываться на военный заем, все, как один, были вдоль и поперек исписаны нецензурными выражениями.

По мостовым с грохотом проносились экипажи, из-под колес которых, отчаянно хлопая крыльями, вылетали во все стороны воробьи и голуби.

Однако, несмотря на страшную толкотню, в столице чувствовалась какая-то странная провинциальность: повсюду множество прохожих, но машин мало, витрины магазинов и лавок пусты, на окнах многих домов опущено выцветшее жалюзи. Не чувствовалось обычного оживленного столичного ритма, а сновавшие взад и вперед по улицам люди, казалось, не знали, откуда и куда они идут. Уже по одной их походке было видно, что все они бродят бесцельно.

Марошффи решил обратить внимание Юци на уличную суету и сказал:

— Присмотрись внимательно ко всему, а самое главное — к людям, и ты как бы увидишь их судьбу, ту таинственную силу, которая заставляет этих людей двигаться… — Сказал и внезапно замолчал, углубившись в свои мысли.

Несколько мальчишек тайком торговали сигаретами перед рестораном «Аббазия», на открытой веранде которого уже не было посетителей. Люди предпочитали сидеть в теплом зале. Улица Серечен, где почти на каждом шагу попадалась корчма или пивная, дышала на случайно свернувшего сюда прохожего алкогольным перегаром и вонючим запахом дешевого табака.

На условленное место они прибыли слишком рано и потому свернули на улицу Надьмезе, где не спеша прогулялись до самого собора, у сырых, покрытых плесенью стен которого горело множество маленьких свечек, зажженных верующими в преддверии дня поминовения усопших. Из собора доносилось пение.

«Революция… — подумал Марошффи, заглянув внутрь собора. — Кому она нужна? Уж не этим ли бедолагам, которые стоят здесь? Или, быть может, этим людям, идущим по улице. Но ведь это уже не люди, а тени!»

— Скажи, Юци, тебе нужна революция? — вдруг обратился Марошффи к своей спутнице.

— Конечно! Я жду ее с нетерпением, — не задумываясь ответила молодая женщина. — Любой организованный рабочий-социалист не может не хотеть и не ждать ее. Видите ли, — попробовала она объяснить, — сейчас важно не то, о чем пишут газеты, а то, о чем думают рабочие, и то, к чему они стремятся.