Александр Бушков - Темнота в солнечный день

По инерции, очевидно, покусились было окультурить и второй парк. Однако ограничились тем, что провели во всю длину неширокую асфальтовую дорожку, окаймленную редкими фонарями. Тем дело и кончилось. Все остальное так и красовалось в прежней неприкосновенности – тропинки, чащобки из деревьев и высоких кустарников. Жители пятиэтажек, выходивших окнами на длинные стороны прямоугольничка, сошлись во мнении, что лес опаскудили.

Гораздо большее одобрение вызвало другое свершение городских властей – на свободном от деревьев уголке стали устраивать новогоднюю ёлку с разнообразными ледяными горками. Молодые родители водили туда свою мелюзгу, там паслись и школьники всех калибров, и вполне себе взрослые парни с девушками. Хотя туда сходились соколы из нескольких окрестных районов, частенько меж собой враждовавших, как-то быстро возникла и устаканилась неписаная традиция: в отличие от танцплощадки в городском парке, на ёлке не драться. Ну, разве что иногда, когда особенно невтерпеж или столкнулись нос к носу вовсе уж непримиримые компании…

И вовсе уж горячее одобрение всего окрест обитающего народа вызвало другое культурное нововведение: в теплое время года, пока не лежал снег, на место будущей елки регулярно привозили «корову», как ласково звали двухколесную цистерну с пивом. Чтобы ее не спутали с молоком, на ней большими буквами так и написали – ПИВО. А впрочем, не будь надписи, любой наделенный житейским опытом издали догадался бы о содержимом: когда это возле цистерны с молоком стояла густая очередь представителей исключительно мужского пола, снабженных любой мыслимой тарой? По части тары русский народ, как и во многих других случаях, проявил нешуточную изобретательность: заявлялись не только с трехлитровыми банками и канистрами, но и с графинами, ведрами, вообще всем, что подходило в качестве емкости. Однажды компания молодежи, видимо не найдя ничего другого, пришла с корытом. Которое потом, полнехонькое, несли так бережно, как не всякая мать носит младенца. Светофора на том перекрестке не имелось, но перед корытоносителями с обеих сторон притормозили машины и даже автобусы – все мы люди, все человеки.

Большая часть купленного пива изничтожалась здесь же, в лесочке. Вообще, оставшийся диким лесок был грандиозной распивочной под открытым небом, куда чем ближе к вечеру, тем больше стекалось компаний разнообразного возраста. Нужно непременно добавить, что по некоему неисповедимому выверту природы вытрезвительские машины лес почти не навещали, хотя уж там-то урожай могли собрать богатейший, куда там знатным комбайнерам.

Ближе к полуночи пьяные компании, как правило, кто разбредался, кто расползался. Лесочком завладевали парочки, пылавшие романтическими и не особенно чувствами, но местом для уединения не располагавшие. Тут уж единообразия не было: где ограничивалось поцелуями и вольностями руками, где, в местечках погуще, на расстеленных куртках романтическое общение происходило уже гораздо более по-взрослому.

Автор с чувством выполненного долга покидает страницы романа, чтобы никогда уже более не вернуться. Место действия он обрисовал, пусть и скупо, декорации, в которых оно не раз будет происходить, обозначил, так что со спокойной совестью может удалиться, освободив сцену героям, двадцатилетним сынам своего времени образца одна тысяча девятьсот семьдесят шестого года, конца лета. Кажется, это был определяющий год тогдашней пятилетки. А может быть, решающий. По ушедшей в небытие традиции тех времен каждый год пятилетки обязательно каким-то был: то определяющим, то решающим, то еще каким-то. Признаться, эти тонкости автор по давности лет запамятовал, да они и вряд ли интересны читателю, даже тому, кто это время не хуже автора помнит…

Теплой вечерней порой они шагали от магазина к Дикому Лесу, по своему району, хозяйской походочкой – неторопливой и уверенной. Как писали в учебниках литературы об Онегиных-Печориных и прочих персонажах – типичные представители своего времени. Существенная разница в том, что их, в отличие от Маши и Дубровского, не проходили в школе и вряд ли когда-нибудь будут проходить. Никто о них в жизни не напишет романа (по крайней мере, достойного включения в школьную программу). Если рассудить, оно и к лучшему: иные подробности их веселой и небезгрешной жизни, попади они в роман, живо заинтересовали бы в первую очередь участкового Карпухина, а им такая радость была совершенно ни к чему…

Они шагали – Костя по кличке Батуала, Митя по кличке Доцент и Коля по кличке Сенька. В последнем случае кличка давным-давно стала прямо-таки именем: фамилия у него была Сенников, и соответствующую кличку он заработал еще в пятом классе, да так и прилипло. Частенько новые девочки и новые кенты [1] Кент – скорее друг, чем просто приятель. далеко не сразу и узнавали, что Сенька – это не имя. Имя он и сам чуточку подзабыл…

Они шагали. На троих – шестьдесят лет, три аттестата зрелости [2] Аттестат зрелости – в те времена официальное название свидетельства о среднем образовании. , три военных билета и один комсомольский, три мотоцикла, две собаки, три мамы, один отец, два младших брата и одна младшая сестренка. В данном конкретном случае – еще гитара и два огнетушителя [3] Огнетушитель – бутылка вина емкостью 0,7 л (но не всякого, а такого, что разливалось в бутылки из-под шампанского). Здесь и далее молодежный сленг 70-х годов прошлого века. «Шипучего».

Навстречу попалась такая же компания – только с тремя чуваками шла еще и девчонка. Все четверо – насквозь незнакомые на рожи, но что тут поделаешь, если район, хоть они в нем и прочно держали мазу [4] Держать мазу – контролировать район. , был не тупик, а сквозняк? [5] Тупик – городской район, обычно окраинный, где «чужие» появлялись редко. Соответственно, сквозняк – район, где посторонние проходили часто. Вообще-то это еще ничего не значило, имелся законный повод до чужаков докопаться: если уж идешь по чужому району, иди по тротуару со стороны проезжей части, а не по дворам мимо подъездов, как эти вот залетные. Иначе в два счета плюх заработаешь. Но они сегодня никак не собирались заниматься примитивной махаловкой, культурная программа была задумана мирная. А потому прошли мимо, как мимо пустого места, наметанным глазом отметив, что залетные держатся чуточку скованно – понимали, что к чему…

– А бикса у них ничего, – сказал Батуала.

– У нас не хуже, – сказал Доцент.

– Истину глаголешь, отче…

Они свернули вправо, меж торцами домов, вышли к неширокой асфальтированной дороге, за которой и начинался Дикий Лес.

– Вот те нате, хрен из-под кровати… – сказал Батуала, глядя влево. – В шесть часов ехал, еще не было…