Джон Кутзее - Осень в Петербурге [litres]

– Но вы еще поедете и повидаетесь с ней?

– Не думаю. Собственно говоря, наверно, не поеду. А если она явится сюда и станет меня отыскивать, не впускай ее в дом. Скажи, что я переехал и что адреса моего ты не знаешь. Или дай ей неправильный. Просто выдумай какой-нибудь. Ты ее сразу узнаешь. Долговязая, костлявая, зубы торчат наружу, и все улыбается. В сущности, ведьма ведьмой.

– Так она про то и пишет – что хочет приехать к вам?

– Да.

– Но для чего?..

– Для чего я все это делал? В шутку. В провинции летом такая скука, ты и представить себе не можешь.

Описание этой сцены отнимает у него не более десяти минут, он не вымарывает ни слова. В окончательном виде она будет длиннее, но для нынешних его целей довольно и этого. Он встает, оставляя два исписанных листа лежать на столе.

Это покушение на невинность ребенка. Поступок, за который ему не будет прощения. Совершив его, он преступил порог. Теперь Бог обязан заговорить, долее молчать Он не посмеет. Развратить ребенка – то же, что совершить насилие над Богом. Лукавый способ, к которому он прибегнул, – это западня: щелчок, и Бог в капкане.

Он сознает, что делает. И в то же время это состязание в коварстве между ним и Богом ведется им вне пределов собственной личности, возможно, и вне пределов души. Сам он стоит в стороне и следит за тем, как он и Бог кружат друг против друга. И время тоже встало и смотрит. Время замерло, все замерло в ожидании падения.

Мне нет больше места в моей душе, думает он. Он берет шляпу и покидает дом. Шляпа ему незнакома, да и обуви на своих ногах он тоже не узнает. Собственно, не узнает и себя самого. Попадись ему сейчас зеркало, он не удивился бы, обнаружив в нем размытые черты слепо всматривающегося в него чужого лица.

Он предал всех и более полного предательства вообразить не может. Если ему когда-либо хотелось узнать, чем отдает на вкус предательство – уксусом или желчью, – сейчас для этого самое время.

Но никакого вкуса во рту он не чувствует, как не чувствует и тяжести на сердце. Сказать по правде, в сердце его – полная пустота. Этого он не предвидел. Да и как бы мог он предвидеть? Не мука, тупое отсутствие муки. Так вот солдат, простреленный на поле боя – истекающий кровью, видящий кровь, но боли не чувствующий, – гадает: может быть, я уже умер?

Цена, которую пришлось заплатить, кажется ему непомерной. «Ему платят кучу денег за его книги», – повторила девочка слова другого ребенка, мертвого. Оба они не сказали главного – того, что взамен ему приходится отдавать свою душу.

И наконец он чувствует вкус. Пожалуй, все-таки желчь.

От переводчика.

Павел Александрович Исаев скончался в 1900 г. в возрасте пятидесяти четырех лет.

Нежность ( фр. ) . – Здесь и далее примеч. пер.

Достопочтенная фрау ( нем. ).

Все время направо! ( фр. ).

«О законах» ( лат. ).

Благо народа пусть будет высшим законом ( лат. ).

Каков сын, таков и отец ( лат. ).

Автор, похоже, спутал Аполлона Григорьева с Аполлоном Николаевичем Майковым. Ошибка для человека нерусского простительная.

Скупец Достоевский ( фр .).

Наследство ( нем .).