Тони Моррисон - Любовь [litres]

– Я пишу книгу, – сообщила Хид, и на ее лице засияла довольная улыбка. При упоминании о книге маска строгого высокомерия, которую она надела для этого собеседования, исчезла. – О моей семье. То есть о семье Коузи, семье моего мужа.

Джуниор взглянула на портрет мужчины.

– Это он?

– Это он. Его нарисовали с фотокарточки, так что сходство полное. Ты смотришь на чудесного человека. – Хид вздохнула. – У меня собран весь материал, но, видишь ли, кое-какие вещи требуют проверки. Даты, написание фамилий. В моем распоряжении есть все гостевые книги из отеля – думаю, за исключением двух-трех – и некоторые из этих людей, не многие, но некоторые, писали как курица лапой! Ничего не разберешь. Но, уверяю тебя, у большинства из тех, с кем я встречалась, был прекрасный почерк, потому что все мы получили изюмительное образование! Но Папа не позволял им писать печатными буквами, как это сейчас принято, рядом с росписью. Да ему это и не нужно было, потому что он ведь знал в лицо всех, кто собой чем-то представлялся и мог узнать любую роспись, хоть бы они крест поставили, но к нам, конечно же, никто не приезжал из таких, кто вместо росписи ставил крест. У наших гостей, в большинстве своем, был роскошный почерк, потому что, между нами говоря, надо не просто быть грамотным, но и занимать положение в обществе, иметь крупные достижения в жизни, понимаешь? Но какие могут быть крупные достижения с плохим почерком? А уж сегодня люди вообще пишут левой ногой!

Хид рассмеялась и добавила:

– Прости. Ты же понятия не имеешь, о чем я говорю. Я просто увлеклась, только и всего. Так всегда бывает, стоит мне начать об этом думать, – она разгладила большими пальцами отвороты домашнего халата и вновь вернулась к теме собеседования. – Но я хочу немного услышать о тебе. Джуниор, говоришь?

– Ага.

– Ну вот, Джуниор. Ты сказала, что можешь делать все что угодно, значит, где-то ты работала раньше. И если ты будешь помогать мне с книгой, я хочу знать…

– Послушайте, миссис Коузи, я умею читать, я умею писать, о’кей? И с мозгами у меня все в порядке. Хотите, буду писать под диктовку, хотите, буду печатать на машинке. Все что угодно. Хотите, чтобы я сделала вам укладку, я сделаю. Хотите принять ванну, я вам приготовлю ванну. Мне нужна работа и жилье. Я очень хорошая, миссис Коузи. Очень-очень хорошая! – И она подмигнула, заставив Хид на мгновение подумать о чем-то недосягаемом – вроде морской раковины, внезапно унесенной набежавшей волной. И, наверное, ощутив вдруг острый укол меланхолии, она подалась вперед к девушке и прошептала:

– Ты умеешь хранить секреты? – Она затаила дыхание.

– Как никто другой!

Хид выдохнула.

– Потому что это секретная работа. Никто не должен о ней знать. Никто!

– Вы имеете в виду Кристин?

– Я хочу сказать: ни одна живая душа!

– Согласна.

– Но ты даже не спросила, сколько я буду тебе платить.

– Я согласна на эту работу. А вы будете мне платить? Мне можно приступить прямо сегодня или подождать до завтра?

За дверью послышались шаги. Неспешные, размеренные.

– Завтра, – Хид произнесла это слово шепотом, но с таким напором, как будто выкрикнула.

Вошла Кристин с подносом. Ее появление ни стуком не предварялось, ни словами не сопровождалось. Она поставила поднос на секретер, за которым лицом друг к другу сидели Хид и Джуниор, и удалилась, не удостоившись ничьего взгляда.

Хид приподняла крышку со сковородки и тут же вернула на место.

– Все что угодно – лишь бы мне досадить! – заметила она.

– Выглядит соблазнительно, – сообщила Джуниор.

– Вот и ешь сама!

Джуниор поддела вилкой креветку, отправила ее в рот и мечтательно произнесла:

– М-мм… Уж точно, она знает толк в стряпне!

– Она знает, что я терпеть не могу морепродукты!

Второй этаж не поразил Джуниор аляповатым интерьером, который буквально бросался в глаза на третьем. Коридор, две простенькие спальни, чей-то рабочий кабинет и ванная комната вместе занимали такую же площадь, что и громадная зала этажом выше, где Джуниор провела два часа в попытках понять, что за фрукт ее нанимательница. Это не отняло бы так много времени, но аромат горячей домашней еды настолько ее заворожил, что она забыла обо всем на свете.

Она уже доедала вторую порцию, когда наконец начала распознавать истинное лицо, спрятанное под маской. И докапываться до смысла, скрытого за нескончаемым потоком слов. В какой-то момент она стала следить за взмахами вилки Хид и даже отвлеклась от аппетитного содержимого тарелки. Зажав вилку между большим пальцем и ладошкой, Хид обмакивала листья бостонского салата в оливковое масло и уксус, протыкала оливки, поддевала зубцами луковые кольца и роняла их обратно на тарелку – и не умолкала ни на секунду. Но ничего не ела. Потом Джуниор стала изучать беспокойные руки Хид: маленькие, гладкие как у младенца, если не считать небольшого шрама, со скрюченными пальцами, они быстро-быстро шевелились – точно рыбьи плавники, – словно норовя ускользнуть прочь друг от дружки. «Артрит? – подумала Джуниор. – Так вот почему тетка не в состоянии сама написать эту книгу? Или у нее еще какой-то старческий недуг? Потеря памяти, наверное». Еще до того как в комнату принесли еду, она заметила, как изменились интонации Хид: так вдруг меняется речь, когда попадаешь из учебной аудитории в школьную раздевалку, из кабинета директора школы в бар по соседству.

Лежа под одеялом в кровати, которую ей выделила Хид, Джуниор зевала и боролась со сном, пытаясь суммировать и сортировать свежие впечатления. Она понимала, что съела чересчур много и жевала чересчур быстро, как в самые первые дни в колонии, прежде чем научилась растягивать пайку, чтобы хватило надолго. И точно так же, как и там, сейчас она была готова к большему. Разыгравшийся аппетит ничуть ее не удивил: голод ее преследовал постоянно, – но он был прямо-таки зверский, вот что удивительно! Наблюдая незадолго до встречи с новой хозяйкой за тем, как сероглазая Кристин чистит креветки, она дала аппетиту волю и недолго думая решила, что кухарке с двенадцатью бриллиантовыми кольцами на пальцах понравится – а может, даже нужна – лестная оценка ее стряпни. И хотя Джуниор сразу подметила наигранную спесивость престарелой дамы (эта спесивость для нее была как та праведная броня, которую так любили напяливать надзирательницы в колонии), она понадеялась, что своим откровенным нахальством быстро ее пробьет. Тем не менее, жадно заглатывая вкусную домашнюю еду – впервые после того, как она многие дни добывала себе пропитание на помойках или таскала у зазевавшихся посетителей закусочных, – она временно отключила свою систему оповещения об угрозе. Как и сейчас, когда сон – в одиночестве, в тишине и наконец-то в кромешной темноте! – помог ей победить привычную опасливость ради удовольствия. Уже одно то, что в комнате, где она спала, рядом не было параши, вызывало у нее восторг. А горячая ванна, о которой она так долго мечтала, может подождать. Стоило Хид заметить, что нет нужды ехать в такую даль на автобусную станцию, да еще в отвратную погоду, и почему бы ей сегодня не переночевать в доме, а вещи она сможет забрать из камеры хранения завтра, как Джуниор тотчас же представила себе картину: она лежит в настоящей ванне – при этом никто не пялится со стороны – и намыливает мочалку душистым мылом розового цвета. Но она услышала шум бегущей воды по трубам наверху, отчего из крана ее ванной здесь, на втором этаже, вода текла тоненькой струйкой. Хид и тут ее опередила! И Джуниор решила посвятить несколько минут обыску в чулане, где нашла старую армейскую каску, банку томатной пасты, два закаменевших мешка сахара, баночку крема для рук, жестянку сардин, бутылку из-под молока, набитую ржавыми ключами, и два запертых чемодана. Она попыталась их открыть – но тщетно. Потом скинула одежду. Помассировав ступни, юркнула под одеяло, так и не смыв с себя двухдневную грязь.