Юлий Квицинский - Отступник

— Я думаю, с этого и начинать надо, лорд. Другие ведь цековцы нас стороной обходят. А этот контакты стал искать... Если хотите мое мнение, то Тыковлев карьерист, причем из не робких. Наверное, не в первый раз по-крупному играет. У них, чтобы взобраться вверх по карьерной лестнице, немало смелости, сообразительности и нахальства требуется. Борьба за место под солнцем. Как, впрочем, и везде. Люди всюду одинаковы. Бьюсь об заклад, что этот господин припожаловал к нам не просто так. Может быть, его, конечно, послали. Но не думаю. У меня осталось впечатление, что ему нечего было сказать. Так, одна пафосная агитация. Значит, приключений ищет. Думает на чем-то отличиться. Может, хочет работу сменить. Это самое простое. Надоело в Москве сидеть, захотелось за границу. Помогать успешно строить социализм, но за зарплату в западной валюте. У них это все больше в моду входит. Сейчас пойдет по начальству и будет намекать, что у него дипломатический талант обнаружился. А может, этот случай и посложнее. Чувствует, что никакого у них коммунизма при жизни этого поколения, как обещал Хрущев, не получится. Значит, придется запеть другую песню и певцов поменять. Он, по всему видно, парень с амбициями. Кто его знает, может, в солисты метит. Поэтому и говорю, что он мне интересен. Профессионально интересен.

— Ничего интересного не вижу, — вмешался Боренстейн. — Он не только ограничен, но неприятен. Не постеснялся мою страну, мою конституцию оскорблять! Можете, Ларкин, сколько хотите думать, что у вас с ним что-то выйдет. Ваши ребята на любого русского хама с поцелуями готовы кидаться. Авось выйдет. Только здесь у вас ничего не получится, и времени зря не тратьте. То, что он хотел как-то использовать нас, это я допускаю. С него станется. Вернется в Москву, наврет с три короба. Еще услышите. А вот если вы его захотите использовать, то где сядете, там и слезете. Да-да...

— Сенатор, — запротестовал Крузе. — Нападать на него начали вы. Он не мог вам не ответить. Ведь тут у него свидетель был из посольства. Ему надо было дать вам по зубам. Так он и сделал.

— Ларкин прав, — поддержал американца полковник Беркшир. — Он к нам пришел. Значит, шел просить. Вел себя так, будто хотел посредничать между социалистическим и демократическим мирами. Это очень интересно. Нам надо использовать любую возможность оказать влияние на них, смягчить лед, просверлить дырки в стене. Так, кажется, выражается ваш Брандт? — повернулся Беркшир к немцу. — Я очень признателен лорду Крофту. Несмотря на весь свой скепсис, он создал у этого русского впечатление, что мы готовы с ним говорить. Конечно, на наших условиях. Но он понял, что его не отвергают. Думаю, он ушел окрыленный. Кто знает, может, постарается принести ответ. Тогда это может стать совсем интересно. Мы очень мало, к сожалению, знаем, что они там наедине с собой в ЦК думают. Там все больше новых людей. Надо поддержать разномыслие. Оно не только основа демократии. Оно основа разложения любой недемократической системы. Хорошо уже, если они подумают, что им надо строить что-то новое, что старое не годится. Это начало. Ключ к дальнейшему.

— Они думают то же самое про вас, — сварливо заметил Боренстейн.

— Пусть думают. Но разница в том, что у нас никто не собирается строить что-то новое, отказываться от того, что имеем. Есть, конечно, компартии и их члены. Но вы же знаете, их влияние ничтожно. Вы не найдете у нас на Западе ни одного правительства, ни одной партии, которые хотели бы что-либо менять в существующем порядке вещей. Мы в этом плане иммунны, защищены от случайностей. Теперь представьте себе, что будет, если ЦК КПСС решит когда-нибудь сказать, что коммунизм — это утопия, что они пятьдесят лет идут не в ту сторону, что нужны коррективы, что они зря проклинали нас и отгораживались от нас. У них нет маневра. У них нет набора альтернативных партий и политиков, обслуживающих их конституцию, их строй. Обвал в этом случае неизбежен. Мы выиграем исторический спор двух систем, не передвинув ни одной дивизии. Но для этого нам нужны такие люди в ЦК, как этот Тыковлев. Он, конечно, и сам не сознает своего исторического предназначения. А кто его сознает? Никто. Не знает человек своего времени. Наверное, и Иуда не знал, что делал, когда ушел с тайной вечери.

— Христос знал, — мрачно заметил Крофт. — Он послал его делать то, что задумал.

— Давайте думать, что Бог посылает нам Тыковлева, — усмехнулся Беркшир. — Мы делаем благое дело. Не будем отвергать Тыковлева. Все остальное — на его совести.

На четвертый этаж Тыковлев взъехал на маленьком заднем лифте. Во втором подъезде ЦК было два параллельных лифта. Парадный большой — для начальства, а задний поменьше — для клерков и посетителей. То есть можно было, конечно, залезть и в первый главный лифт и прокатиться. Никто ничего не сказал бы. Все равны. Но скромность, как говорится, украшает человека, а особенно партработника. К тому же этот большой лифт открывался там, наверху, прямо перед носом у дежурного офицера. Получилось бы “здрассьте, мол, пожалуйста, к вам не Суслов и не Демичев, а сам Тыковлев припожаловал”. Не поймут. Лучше на заднем. Он между этажами останавливается. Потом пол-этажа можно скромненько по лестнице пешочком спуститься и предъявить офицеру удосто­верение. Как все. Не надо высовываться.

А он высунулся. Черт его дернул в Лондон ехать, а потом эту записку писать. Теперь вызывают. Впрочем, разве не этого он сам хотел? Разве не мучился два дня, напуская многозначительного туману на обстоятельства встречи, вкладывая в уста своих собеседников вещи, которые, если разобраться, они говорили не совсем так, как он изобразил? Только зачем?

В этом Тыковлев и самому себе не решался признаться. Больно страшно было. А хотел он ни много ни мало подправить политику ЦК, помочь старшим товарищам подобрать ключики к сердцам хозяев западного мира. Нельзя же дальше идти по пути конфронтации с ними. Пришло время договориться, поделить власть и влияние в мире по-доброму, по-честному. А почему бы и нет? Это же так просто. Возьми себе свое и отдай мне мое. И не будем ссориться. И заживем припеваючи. Мы от всемирной революции откажемся, помягче вести себя будем, а они нам помогут жить получше. Вот и исторический компромисс! Каждый при своем интересе. Он (Тыковлев) был бы готов заняться этим, свести вместе, попосредничать. Он почти уверовал в то, что может сделать это. Была бы отмашка. Если скажут, что можно, так от желающих порадеть на этой ниве отбоя не будет. Это уж точно. Надоело долдонить про несовместимость двух социально-экономических систем, про классовую борьбу, неизбежность краха империализма и торжества социализма. Не получается ни краха, ни торжества. Надо искать что-то среднее. Народ давно уже ждет этого. И им тоже, конечно, надоело. Сколько ни горбатятся, а ничего с Советским Союзом поделать не могут. Начинают понимать, что другая музыка требуется. Ну, поломаются еще, конечно, для виду. Бросим мы им парочку костей. Пусть погложут, пусть утешатся. Но не в этом главное. Главное в другом: коли мы мировую революцию побоку, так и вы кончайте думать, что разрушите нашу власть.