Юлий Квицинский - Отступник

— Не пугай. Не с такими управлялись, — отмахнулся Горбачев, подумав про себя, что Тыковлев ревнует его к Ельцину. Ну и пусть. Хуже было бы, если бы дружили друг с другом.

* * *

Банкин уютно расположился на лавочке у искусственного пруда, в котором деловито плавали несколько уток. Он уже несколько раз обошел территорию больницы, поздоровался с парой знакомых из числа пациентов, заглянул в библиотеку и аптечный киоск. Вокруг шумела под легкими порывами ветра листва тополей, на заботливо ухоженных клумбах цвели бархатцы, анютины глазки. Позади виднелись постройки хозяйственного двора, стоял микроавтобус “скорой помощи”, неспешно сновали санитарки в белых халатах.

Банкин с удовольствием вытянул ноги в кроссовках и голубых тренировочных штанах, закинул руки за голову и стал смотреть на покрытую рябью воду. Из-за бетонного забора иногда доносилось приглушенное рычание моторов с Мичурин­ского проспекта, крутился кран на соседней стройке, временами перебрани­вались вороны, усевшиеся в кронах тополей. Но, в общем, было тихо, зелено и покойно. Банкину здесь нравилось. Нравилось не в последнюю очередь потому, что хотели его запихнуть на диспансеризацию в Кунцевскую больницу, шепотом говорили, что, мол, приказ есть никого в ЦКБ ниже министров больше не класть, а он все же прорвался. Другим нельзя, а ему можно. Помнят, что до того, как стать послом, Банкин занимал пост, равный министерскому. Если занимал, значит, вернуться может. Они там в 4-й Управе у Чазова хорошо табель о рангах знают. Мидовский протокол ошибается, а эти нет, никогда! Если хочешь знать, кто чего в Советском Союзе стоит, смотри, как с кем 4-я Управа обращается. Не промахнешься.

Краем глаза Банкин заметил приближающуюся к пруду по красной дорожке из битого кирпича Лидию Дмитриевну Громыко. Элдэ, как ее называли, шла медленно, бросая какие-то отрывочные фразы сопровождающим ее женщинам. Временами ее цепкий взгляд останавливался на идущих навстречу, и по лицу было видно, что она начинает вспоминать, когда, где видела и видела ли вообще этого человека. Память у нее на лица была хорошая, хотя имена она в последнее время стала забывать. Возраст ли сказывался, уход ли мужа с поста министра. К Элдэ метнулся один из сильно пожилых министров. Банкин не знал, где он сейчас — в станкостроении, или в общем машиностроении, или еще где. Раскланялся, стал что-то спрашивать. Отвечая ему, Элдэ вперла взор в Банкина, и тот решил, что надо и ему “нарисоваться”.

Изобразив самую приятную улыбку на лице, Борька двинулся навстречу Лидии Дмитриевне и громко сказал:

— Здравствуйте, не помните меня? Я посол...

— Как же не помню, всех помню, все вы как дети мои, — заулыбалась Элдэ. — Вы что же это, приболели?

— Нет, нет, — заторопился Банкин. — За новым назначением приехал. Жду решения и пока решил диспансеризацию пройти. Надо ведь, Лидия Дмитриевна...

— Надо, надо, — кивнула Элдэ. — Не болейте, вы такой молодой, энергичный. Поправляйтесь. Не волнуйтесь, — вдруг добавила она, — все у вас хорошо будет, — и посмотрела на Борьку своими хитрыми черными глазами.

“Неужели что-то знает? — подумал Банкин. — Вот старая интриганка. Муж уже давно не в МИДе, а все равно знает”.

Усевшись вновь на свою скамейку, Борька заскучал. Ощущение комфортности пропало. В голову опять полезли мысли, что весть о его неизбрании в партком неизбежно разнесется по Москве. Начнутся суды-пересуды. Еще неизвестно, куда после этого назначат.

“Загонят куда-нибудь в Бурунди, — подумал он. — Да нет, не должны. Александр Яковлевич поможет. Обещал ведь, что все хорошо будет”.

Сзади его кто-то хлопнул по плечу. Банкин обернулся. Это был Валька Сундуковский, по прозвищу Сундук, старый знакомый, участник комсомольских пьянок. Валька был когда-то врачом в одном из сочинских санаториев, но уже давно перебрался в Москву и устроился в 4-е Управление Минздрава.

— Привет, Валя, — обрадовался Банкин. — Сто лет не виделись. Ты что, здесь работаешь? Начальником, поди, заделался?

— Маленьким начальником, — улыбнулся Сундук. — Я в Кунцевской заведую отделением, а сюда на консультации приезжаю. Как сам-то живешь-можешь? Впрочем, не буду темнить. Слыхал о твоих неприятностях. Плюнь, Борь. Сейчас у всех неприятности. Трясет страну. Но мы-то с тобой из авоськи не просыплемся, а?

— Не просыплемся, — бодро промолвил Банкин. — Не боись, старик! Вот пройду тут у вас диспансеризацию, с друзьями повидаюсь и опять на службу. За назначением я приехал, решение ЦК на выходе.

— Ну и молодец, — примирительно сказал Сундук, поняв, что Борьке не очень хочется обсуждать свои дела. — Езжай отсюда поскорее к ядреной матери. Есть такая возможность, значит, езжай. Пересидеть эту перестройку где-нибудь в Европе — милое дело. За такую возможность надо благодарным быть. Тут у нас такое происходит... — Сундук сделал длинную паузу и потом многозначительно добавил: — Бардак! Бардак на колесах! Не знаешь, с какой стороны стукнет. Про Ельцина слышал?

— Про выступление на пленуме, что ли? — переспросил Банкин.

— Да при чем тут его выступление? — возмутился Сундук. — Говорят, что сумбур это был, а не выступление. Попроси его самого повторить то, что сказал, не повторит. Я, впрочем, сам там, как ты понимаешь, не был и его не слышал. За что купил, за то продаю. Но, в общем, в результате его из кандидатов в члены Политбюро поперли. Значит, теперь и из секретарей МК попрут.

— Ну и что? — пожал плечами Банкин. — А ты не выступай, и не попрут. Раньше бы не только поперли, а еще и посадили. Он сам-то на что рассчитывал? Может, что Горбачева снимут и его Генеральным назначат? Держи карман шире. Только его там и ждали. Других желающих нет. Перепил, наверное, опять. Думает, что любимец народа. На хрена он кому нужен. Сняли — и туда ему и дорога.

— Привезли его к нам позавчера, — доверительно зашептал Сундук.

— С сердцем плохо стало? Проспался и перепугался?

— Да нет, этим вот ножиком, которым письма вскрывают, в грудь себя пырнул. Ножик-то тупой. Конечно, не для самоубийства предназначен. Ну, несколько капель крови все же вышло из него. Вызвал охранника и приказал везти себя в больницу. Приехал в полном сознании и говорит, лечите! А чего там лечить? Царапина. Ну, перевязали его. Дежурный по Кунцевке говорит, что, мол, все в порядке, Борис Николаевич. Как же вы так неосторожно? Поезжайте домой, попейте чайку, отдохните. У вас скоро пленум МК. Ответственное событие.

— Нашел о чем напомнить, — ухмыльнулся Банкин.

— Ага, — обрадовался Сундук, — усекаешь, значит. А он, как про пленум услышал, так весь взъярился и говорит, мол, требую, чтобы меня положили в стационар. А с чего его класть-то туда? Дежурный туда, сюда. Не волнуйтесь, мол, никакой опасности для здоровья нет. Домашний режим. А он свое — положи меня, и все тут. Дежурный, конечно, соображает, что спрятаться в больнице хочет от пленума. А кто спрятал? Дежурный? За это по головке не погладят. Нет медицинских показателей для госпитализации. С другой стороны, как с ним спорить? Черт его знает, чем дело кончится. Может быть, Горбачев его еще пожалеет, простит. В общем, сориен­тировался дежурный. Была ведь попытка самоубийства. Конечно, для балды. Он, видать, трус, себя не только не убьет, но даже серьезно не поцарапает. Но формально все же нанес себе удар ножом в левую сторону груди? Нанес. Значит, можно класть в психиатрическое отделение и посмотреть за ним пару дней, пока не придет в психически уравновешенное состояние. Ну, вот и положил. Теперь ждет, не дадут ли по жопе. А Борис Николаевич засел в палате и больным притворяется. Домой идти ни в коем случае не хочет. Тоже ждет. Ты, кстати, знаешь, какое у него прозвище в Свердловском обкоме было? Бревно!