Кирилл Топалов - Не сердись, человечек

— Он меня не интересует, — прервала я Кину. — Скажи лучше, построили новое общежитие или нет.

— Построили, но только для семейных. Не общежитие, а мечта: и отопление, и теплая вода, и планировка чудная.

— Спроси у Дамянова, дадут мне квартиру, если…

— Ты решила забрать ребенка?!

— Почти что…

— Молодец! — обнимает она меня, и я чувствую, что глаза мои снова на мокром месте. — Вдвоем воспитаем! — заверяет меня подруга, и от ее слов у меня на душе становится легко.

Присоединяемся к собравшимся, и я замечаю, что наши парни чувствуют себя не в своей тарелке: несут какую-то несусветную чушь.

— Я служил здесь когда-то, — говорит Стефан Ани, и я предвкушаю Матушкино выступление относительно женщин и армии, но она на этот раз не реагирует, поскольку занята беседой с Огняном и Васо.

— А как назовете его? — доносится до меня вопрос Митко, адресованный Гене: видно, ему, горемыке, совсем не о чем говорить.

— Не знаю. — Гена старается изобразить улыбку. — Да и потом, я не буду… Им позже дают имена.

— Вы курите? — совсем смутившись, спрашивает он и предлагает Гене закурить.

— Да, но сейчас нельзя.

— Ах да, сейчас вредно! — соображает Митко с некоторым опозданием и умолкает.

Одни только Матушка, Огнян и Васо ведут себя как ни в чем не бывало.

Мы с Киной присоединяемся к ним.

— Как дела? Готовишься к экзаменам? — спрашивает меня Огнян. И, поскольку я изображаю соответствующую мину, продолжает: — Я тоже передумал поступать. Нет никакого смысла.

Молчим. Не представляю даже, о чем говорить с ним. Но Огнян, помолчав, продолжает:

— А я теперь уже работаю в Софии в таксопарке. Квартиру дали, но пока один живу. Мать решила помочь старшему брату поставить детей на ноги. Ну а я один, — повторяет он, глядя на меня, и, если бы не мое теперешнее положение, можно было бы подумать, что это намек на что-то. — Почему бы тебе не прийти ко мне жить? — говорит он вдруг.

— Но я, как видишь, не одна! — придя в себя, пытаюсь я отшутиться.

— А я приглашаю обоих — или обеих…

— Зачем мы тебе? — спрашиваю я, стараясь унять волнение.

— Как — зачем? Для жизни, семья будет. Что, разве я не гожусь в мужья и в отцы?

— Чужому ребенку?

— Чужому? Твоему.

— Но он не твой ведь.

— Это не имеет значения. Твой — значит, и мой.

Слушая Огняна, невольно думаю о том, что его предложение — удачный, в общем-то, для меня вариант приобрести и мужа, и отца ребенку. Да только вот вряд ли Огнян понимает, какая это жертва с его стороны. Я знаю, что он любит меня, но принять его предложение не могу.

— Не понимаю, что за стих нашел на тебя, — снова перевожу все в шутку. — Прилично зарабатываешь, вокруг полно всяких разных дам, имеешь квартиру — и на тебе: в жены берешь женщину с ребенком. Не дури, Огнян.

— Скажи, ты согласна? А все остальное — мои проблемы.

Чувствую, как в затылке и в висках возникает страшный шум. В последнее время подобное случается довольно часто. Дикая боль разламывает голову.

— Послушайте, — доносится до меня голос Кины, когда головная боль утихает немного. — Огнян приглашает нас к себе на новоселье. Может, поедем? Прямо сейчас садимся в пикап и едем, а завтра я вас привезу обратно.

Матушка и Гена принимают предложение восторженно. Я тоже соглашаюсь. Лишь одна Ани заявляет, что она отсюда, из Дома, — ни ногой. Просим ребят, чтобы они подождали нас минут десять, пока мы соберем вещи, и поднимаемся наверх.

— Мой сегодня должен все решить окончательно, — говорит Гена. — Вот я и поеду, помогу ему разрешить сомнения.

Входим в палату и начинаем лихорадочно складывать необходимые вещи.

— Леночка, возьмите и меня с собой! — доносится до меня Милкин голос.

— Да ты что, мне и то небезопасно трястись, а тебе и подавно.

— Не могу уже больше лежать колодиной, не могу. Сил никаких нет, — со слезами произносит Милка. — Леночка, очень прошу тебя, возьмите меня.

Смотрю на Матушку, что она скажет.

— Опасно, конечно, но здесь еще хуже, вообще свихнуться можно. А что, пожалуй, если лечь на заднее сиденье, ничего не будет, — говорит Матушка.

Помогаем Милке одеться и выходим из палаты. Гена идет впереди, как разведчик, чтобы не нарваться на кого-нибудь из врачей.

Пикап стоит в стороне, за кустами. Осторожно подбираемся к машине, усаживаемся — и вот уже мчимся по Софийскому шоссе.

Я никак не могу поверить, что в жизни все идет своим чередом. Что люди по-прежнему живут своими заботами и радостями и никто из них даже не догадывается о моих страданиях, о том, что жизнь моя искалечена. Умерла ли я, жива ли — это никого ровным счетом не беспокоит…

Как огромен и в то же время мал мир! Когда ты, маленький человечек, всматриваешься в него, видишь его четырехмиллиардным, а когда он смотрит на тебя, видишь взгляды двух-трех близких тебе душ, тех самых, которым не все равно — жив ли ты, нет ли, хорошо ли тебе, плохо ли. Так кто же для меня эти близкие души? Мать? Отец? Жора? Как же!.. Мне во сто крат ближе и роднее Кина, Матушка, Гена да и все здешние девчата, которые понимают меня и не шарахаются от меня как от прокаженной. Ближе мне и понятнее наш главный инженер Дамянов, который заботится обо мне, старается пробудить человеческие чувства у Жоры, Лолов, который, несмотря на наши закидоны, переживает за нас и старается помочь по мере возможности. И все же, если говорить положа руку на сердце, забота этих людей, их сострадание и сопереживание не могут сравниться и с одной тысячной долей того тепла, которые дают только по-настоящему близкие тебе люди, любимые тобой люди. Ведь у каждого человека есть дом, семья, родные, и, как бы он ни понимал тебя, как бы ни жалел и ни любил, он отдаст предпочтение своим близким, а не тебе. Да, только теперь я поняла, что значит быть одной, то есть уже очень хорошо понимаю Матушку — почему ей бывало так страшно. Да потому, что она была о д н а. В последнее время я тоже довольно часто просыпаюсь с такой мыслью — мыслью о своем одиночестве — и замечаю, что руки мои покоятся на моем животе. Меня не покидает чувство, что тот, кто живет во мне, — единственный, кто спасет меня от одиночества, единственный, кто будет любить меня и кого буду любить я. Он — мой, и уже сейчас я интуитивно чувствую, что должна защитить его, сберечь, поэтому, вероятно, мои руки постоянно оберегают его, живущего во мне.

Сейчас я уже понимаю, что ничто не может разлучить меня с моим ребенком. Я не могу сказать, когда именно пришла к такой мысли, но понимаю, чувствую, что мысль эта — единственно правильная. Возможно, я поняла это, когда была в детском отделении и видела детей, которым не суждено никогда уже увидеть родную мать, а возможно, когда увидела эстрадную певицу, пришедшую за своей дочерью. А может быть, с того самого момента, когда меня стали преследовать кошмары? Мне давно уже снится один и тот же сон. Будто еду я на пикапе, а прямо передо мной стоит мой ребенок и за ним — шестидесятиметровый открытый котлован. Я хочу затормозить, жму на педаль, только машина не останавливается, медленно наезжает на ребенка и толкает его к пропасти…