Салли Руни - Нормальные люди

Он идет за ней следом на кухню – там пусто, прибрано, тихо. Пластик цвета морской волны, дорогая техника. В закрытом окне отражается освещенный интерьер, сине-белый. Стакан ему не нужен, но она достает его из шкафчика, а он не возражает. Она снимает пиджак и интересуется, откуда он знает Гарета. Коннелл говорит, что они в одном семинаре. Она вешает пиджак на спинку стула. На ней довольно длинное серое платье, тело ее в нем выглядит узким и изящным.

Его, похоже, все знают, говорит она. Стопроцентный экстраверт.

Одна из университетских знаменитостей, говорит Коннелл.

В ответ она смеется, и кажется, что между ними все хорошо, как будто они переселились в немного другую вселенную, где в прошлом – ничего плохого, вот только у Марианны внезапно появился крутой парень, а Коннелл стал неприкаянным одиночкой.

Ему бы понравилось, говорит Марианна.

Ну, он во всяких там комитетах состоит.

Она улыбается, щурит глаза. Помада у нее очень темная, винного оттенка, и глаза тоже накрашены.

А я по тебе скучала, говорит она.

Эта прямота, столь поспешная и неожиданная, заставляет его покраснеть. Чтобы на что-то отвлечься, он наливает пиво в стакан.

Да, я по тебе тоже, говорит он. Я переживал, когда ты бросила школу и все такое. Сама знаешь, что мне было тяжко.

Ну, мы же в школе-то почти и не общались.

Нет. Да. Естественно.

А как у вас с Рейчел? – говорит Марианна. Вы все еще вместе?

Нет, расстались еще летом.

Голосом достаточно фальшивым, чтобы сойти за полную искренность, Марианна говорит: а. Сожалею.

После того как Марианна в апреле бросила школу, Коннелл впал в хандру. Это замечали даже учителя. Штатный психолог сказала Лоррейн, что ее это «настораживает». Наверное, и одноклассники тоже трепались, этого он не знал. Ему просто не хватало сил вести себя нормально. За обедом он сидел на обычном месте, уныло глотал еду и не слышал, о чем говорят друзья. Иногда он даже не замечал, что его окликают по имени, – приходилось в него чем-нибудь швырять или хлопать по голове, чтобы он отреагировал. Все, видимо, понимали, что с ним что-то не так. А его просто грыз стыд за то, каким он оказался мерзавцем, ему не хватало Марианны – того, каким он ощущал себя рядом с ней, и просто ее общества. Он постоянно звонил ей по телефону, каждый день отправлял сообщения, но она не отвечала. Мама сказала, что приходить к ней в дом ему запрещено – впрочем, он, скорее всего, и так не стал бы пытаться.

Некоторое время он, чтобы выкарабкаться, пил сверх меры и занимался нервическим, безрадостным сексом с другими девушками. В мае, на одной из вечеринок, он переспал с сестрой Барри Кенни, Шинед, – ей было двадцать три, и она уже получила диплом дефектолога. Потом стало так муторно, что его вывернуло, пришлось сказать Шинед, что он пьян, хотя это было не так. Поделиться всем этим было не с кем. Одиночество оказалось мучительным. Во сне он постоянно видел рядом с собой Марианну, безмятежно прижимал ее к себе, как раньше, когда они уставали, переговаривался с ней тихим голосом. А потом вспоминал, что произошло, и просыпался в такой безысходной тоске, что не мог пошевелить ни одним мускулом.

Однажды вечером, в июне, он пришел домой пьяным и спросил Лоррейн, часто ли она видит на работе Марианну.

Случается, сказала Лоррейн. А что?

Она там в порядке, да?

Я тебе уже говорила: по-моему, она расстроена.

Она мне на сообщения не отвечает и вообще, сказал он. Я ей звоню, она видит, что это я, и не снимает трубку.

Потому что ты ее обидел.

Да, но это, по-моему, слишком, как считаешь?

Лоррейн пожала плечами и снова уставилась в телевизор.

Ты так считаешь? – сказал он.

Что я считаю?

Ты считаешь, что она слишком уж остро реагирует?

Лоррейн продолжала смотреть на экран. Коннелл был пьян и не запомнил, что она смотрела. Она медленно проговорила: ты знаешь, Марианна очень ранимая. А ты ею воспользовался и сильно задел ее гордость. Может, и хорошо, что тебя это мучает.

Я не говорил, что меня это мучает, сказал он.

В июле они с Рейчел начали встречаться. В школе все знали, что он ей нравится, их близость она явно считала своим личным достижением. Общались они в основном перед вечеринками: она красилась и жаловалась на подруг, а Коннелл сидел рядом и пил пиво. Иногда, пока она говорила, он копался в телефоне, и она обижалась: ты даже не слушаешь . Ему самому было противно собственное поведение – она была права, он не слушал, а когда слушал, ему было совершенно не интересно. В постели они оказались лишь дважды, без особого воодушевления, и, когда потом лежали рядом, он чувствовал в груди и горле удушающую боль и почти не мог дышать. Вначале он думал, что рядом с Рейчел ему будет не так одиноко, но одиночество сделалось даже пронзительнее прежнего, как будто ушло в глубь души, откуда уже не выгонишь.

Наконец настал выпускной. Рейчел надела безумно дорогое платье, и Коннелл стоял с ней рядом в саду у ее дома, пока ее мама их фотографировала. Рейчел раз за разом упоминала, что Коннелл поступает в Тринити, ее папа показал ему свои клюшки для гольфа. А потом они поехали в отель и там поужинали. Все сильно напились, Лиза вырубилась еще до десерта. Роб под столом тайком показал Эрику и Коннеллу фотографии голой Лизы в своем телефоне. Эрик смеялся и постукивал пальцем по разным частям ее тела. Коннелл смотрел-смотрел, а потом тихонько сказал: слушай, а не подло такое другим показывать? Роб громко вздохнул, отключил экран и засунул телефон в карман. Ты в последнее время стал прям как сраный гомик, сказал он.

В полночь, в стельку пьяный, но лицемерно возмущенный тем, как напились все остальные, Коннелл выбрел из танцевального зала и прошел по коридору во двор, где разрешалось курить. Он зажег сигарету и понемногу обрывал листья с низко висящей ветки, тут дверь открылась и вышел Эрик. Увидев его, Эрик понимающе хмыкнул, сел на перевернутый цветочный горшок и тоже зажег сигарету.

Жалко, что Марианна так и не пришла, сказал Эрик.

Коннелл кивнул, хотя от упоминания ее имени ему стало муторно, и не удостоил друга ответом.

Чего там случилось-то? – сказал Эрик.

Коннелл молча посмотрел на него. Фонарь над дверью испускал столб белого света, в котором лицо Эрика казалось бледным, как у призрака.

Ты о чем? – сказал Коннелл.

Да у тебя с нею.

Коннелл, почти не узнавая своего голоса, сказал: я вообще не понимаю, о чем ты.

Эрик ухмыльнулся, зубы влажно блеснули на свету.

Думаешь, мы не в курсе, что ты с ней трахался? – сказал он. Да все знают.

Коннелл помолчал, затянулся. Вряд ли Эрик мог сказать ему что-то более страшное – причем не потому, что жизнь его на этом кончилась, а потому, что не кончилась. Он понял, что тайна, в жертву которой он принес собственное счастье и счастье другого человека, все это время была пустышкой, бессмыслицей. Они с Марианной могли ходить по школьным коридорам за ручку, и что бы изменилось? Да ничего. Всем было наплевать.