Салли Руни - Нормальные люди

Не переживай, Марианна, крикнула она. Я его у тебя не уведу.

Марианна думала, что Коннелл опустит глаза и сделает вид, что не слышит, но вместо этого он оглянулся на нее и улыбнулся.

Она и не переживает, сказал он.

Она не поняла, что он имел в виду, но все равно улыбнулась, тут игра и началась. Ей нравилось в компании людей, которые ей по душе и которым по душе она. Она знала, что, если решит заговорить, все, скорее всего, обернутся и будут слушать с искренним интересом, и это тоже ее очень грело, хотя сказать ей, по сути, было нечего.

Когда игра закончилась, Коннелл подошел к ней, встал в воде рядом с ее свешенными ногами. Она благосклонно посмотрела на него сверху вниз. Я тобой восхищалась, сказала она. Он отвел мокрые волосы со лба. Ты всегда мною восхищаешься, сказал он. Она слегка пнула его ногой, а он обхватил ее за лодыжку и слегка погладил. Вы с Софи очень спортивно выглядели, сказала она. Он продолжал гладить под водой ее ногу. Ей это было очень приятно. Тут его стали зазывать в глубокую часть бассейна – хотели еще во что-то сыграть. Давайте сами, сказал он. Я решил сделать перерыв. Он запрыгнул на бортик и сел с ней рядом. На теле поблескивали капли. Он положил ладонь на кафель с ней рядом, для равновесия.

Иди сюда, сказал он.

И обнял ее за талию. Никогда он еще не прикасался к ней на виду у других. Друзья никогда не видели их вот так вот вместе, вообще никто не видел. Остальные продолжали плескаться и верещать.

Очень здорово, сказала она.

Он повернул голову и поцеловал ее голое плечо. Она снова засмеялась, от изумления и признательности. Он быстро глянул на воду, потом – снова на нее.

Тебе сейчас хорошо, сказал он. Ты улыбаешься.

Ты прав, мне действительно хорошо.

Он кивнул в сторону бассейна – Пегги как раз свалилась в воду, и все хохотали.

Так вот она какая, жизнь? – сказал Коннелл.

Она посмотрела ему в лицо, но так и не поняла, что увидела, радость или боль. Ты о чем? – сказала она. Но он только пожал плечами. А через несколько дней сообщил ей, что уезжает на лето из Дублина.

Ты мне не сказала, что приедешь в Каррикли, говорит он.

Она медленно кивает, будто обдумывая эти слова, будто ей только сейчас пришло в голову, что она почему-то не сказала об этом Коннеллу, и это очень интересная мысль.

Мы что, больше не друзья? – говорит он.

Почему, друзья.

Ты почти не отвечаешь на мои сообщения.

Да, она его действительно игнорировала. Ей пришлось всем рассказать, как у них обстоят дела, что он ее бросил и уехал – и это было мучительно. Это ведь она познакомила Коннелла с остальными, рассказывала, какой он общительный, чуткий и умный, а он в ответ три месяца почти каждую ночь проводил у нее, пил пиво, которое она ему покупала, а потом послал ее подальше. Она выглядела полной дурой. Пегги, разумеется, только посмеялась, сказав, что мужики все одинаковые. С точки зрения Джоанны, ситуация была совсем не смешная, скорее грустная и непонятная. Она все допытывалась, что именно каждый из них сказал при расставании, а потом притихала, как будто проигрывала в голове сцену, пытаясь в ней разобраться.

Джоанна поинтересовалась, знает ли Коннелл, что у Марианны за семья. В Каррикли все друг друга знают, сказала Марианна. Джоанна покачала головой: я имею в виду, он знает, какие они на самом деле? На это Марианна не смогла ответить. Ей казалось, что она и сама не знает, какие они на самом деле, она никогда не сумеет толком их описать, а рассказывая про их поступки, она постоянно то преувеличивает и испытывает чувство вины, то преуменьшает и опять же испытывает чувство вины, но другое, скорее направленное куда-то внутрь. Джоанна считает, что хорошо представляет себе семью Марианны, вот только как она, как хоть кто-то может это представить, если сама Марианна не может? А Коннелл уж и подавно. Его растили в любви, и потому он в ладу с миром. Привык думать обо всех только хорошее, уж где ему что-то знать.

Я думал, ты мне хоть эсэмэску пошлешь, что собралась сюда, говорит он. Странно было вот так на тебя натолкнуться, даже не зная, что ты в городе.

Тут она вспоминает, что, когда в апреле они ездили в Хаут, она забыла у Коннелла в машине свою фляжку, да так и не забрала. Может, фляжка так и лежит в бардачке. Она смотрит на бардачок, но открыть не решается – он спросит зачем, и ей придется заговорить про поездку в Хаут. Они отправились поплавать в море, а потом заехали в укромное место и занялись любовью на заднем сиденье. Сейчас, когда они опять сидят вдвоем в машине, жестоко будет напоминать ему о том дне, хотя она очень хотела бы забрать свою фляжку, а может, дело совсем не во фляжке, может, она просто хочет ему напомнить, что он когда-то ласкал ее на заднем сиденье той самой машины, в которой они сейчас едут, она знает, что он покраснеет, – наверное, ей хочется заставить его покраснеть, садистским способом продемонстрировать свою власть, но это ей как-то не к лицу, так что она не говорит ничего.

А зачем ты вообще приехала? – спрашивает он. С родными повидаться?

Годовщина папиной смерти, я на мессу.

А, говорит он. Бросает на нее взгляд, снова смотрит в лобовое стекло. Прости, добавляет он. Я не сообразил. И когда, завтра утром?

Она кивает. В половине одиннадцатого, говорит она.

Прости, Марианна. Стыдно, что я забыл.

Да ладно. Я не хотела приезжать, но мама заставила. А я не большая любительница месс.

Да, говорит он. Понятно.

Он кашляет. Она смотрит прямо в лобовое стекло. Они свернули на ее улицу. Они с Коннеллом никогда по большому счету не говорили ни о ее отце, ни о его.

Хочешь, я приду? – говорит Коннелл. Разумеется, если лучше не надо, не приду. Но если ты хочешь, мне не трудно.

Она смотрит на него и чувствует явную слабость в теле.

Спасибо за предложение, говорит она. Мило с твоей стороны.

Мне не трудно.

Ну зачем же.

Да ничего такого, говорит он. Если честно, мне даже хочется.

Он включает поворотник, въезжает на их гравийную подъездную дорожку. Машины ее матери нет, значит, та не дома. Огромный белый фасад смотрит на них хмуро. Что-то в расположении окон придает ему недовольное выражение. Коннелл глушит двигатель.

Прости, что не отвечала на сообщения, говорит Марианна. Это было глупо.

Ничего. Слушай, если ты не хочешь больше со мной дружить, то ладно.

Конечно, хочу.

Он кивает, постукивает пальцами по рулю. Тело у него крупное, нежное, как у лабрадора. Ей многое хочется ему рассказать. Но уже слишком поздно, да и вообще, признания никогда не приносили ей ничего хорошего.

Ладно, говорит Коннелл. Ну что, увидимся завтра утром в церкви, да?

Она сглатывает. Может, зайдешь ненадолго? – говорит она. Выпьем по чашке чая и вообще.

Я бы зашел, но в багажнике мороженое.