Себастьян Фолкс - Парижское эхо

«Отель дю Парк», – прочитала я на вывеске. Толкнув стеклянную дверь, я попала в холл с паркетными полами и тяжелыми вазами, из которых торчали пальмы. По правую руку я увидела стойку регистрации и телефон-автомат; рядом на доске висели ключи с кисточками. Все крючки были заняты, словно в отеле, кроме меня, больше никого не было. Я позвонила в звонок.

Ко мне никто не вышел, и я отправилась вглубь по коридору, миновала еще одну стеклянную дверь – на этот раз под тюлевыми занавесками. Заглянув в столовую, я обнаружила с десяток накрытых столов. Кое-где темнели винные бутылки, распитые наполовину и снова закупоренные. Я просунула голову в распахнутые двери, и в нос мне ударил резкий запах мастики и старых цветов – ароматическая смесь, а может, сухие хризантемы.

– Мадам?

Я быстро развернулась. Передо мной стояла женщина в черном платье вдовы.

– Вы звонили? – спросила она.

– Да. Скажите, у вас есть свободная комната?

Мы вернулись к стойке регистрации. Вдове было около сорока, но лицо ее не выражало никаких эмоций и казалось совершенно бесцветным.

– Номер четырнадцать, да? – сказала женщина и протянула мне ключ.

– Я же еще не… Извините. Да-да, вполне подойдет.

– Вы с нами поужинаете?

– Да… полагаю, что да.

– Постарайтесь не опаздывать, мадам.

– Разумеется.

Увидев, что при мне нет багажа, вдова совсем не удивилась и, похоже, рассчитывала, что я сама найду свою комнату.

Я поднялась наверх по лестнице с облезлыми перилами. На последнем этаже оказался коридор с обоями в розочку. Дверь номер четырнадцать я обнаружила в самом конце, справа. Повернув в замочной скважине старый ключ, я услышала приятный щелчок.

На постели я увидела зеленое покрывало, а под ним – плед и белое льняное белье, местами подштопанное, но чистое. В ванной комнате были душ и биде, но воздух пропах гнилью водопроводных труб. Выглянув в окно, я увидела горную дорогу, плавно восходившую к лагерю.

Я решила, что немного посплю, потом поужинаю и двинусь в путь; заплачу за комнату, но оставаться на ночь не буду. С этими мыслями я сняла платье и обувь и легла на кровать, прикрывшись уголком покрывала.

В соседней комнате запели немецкие голоса. У меня в дверях, выпучив от страха глаза, стояла Андре Боррель и умоляла позволить ей спрятаться под моей кроватью.

Я открыла глаза. Наверное, я очень быстро уснула и увидела сон…

В дверь снова постучали. На этот раз ко мне пришла управляющая, женщина в черном платье вдовы, и сказала, что я опоздала к ужину… Нет, это тоже был сон. Снова проснувшись, я утерла со лба холодный пот.

Пение в соседней комнате стихло, и теперь немцы о чем-то громко разговаривали.

На краю моей постели сидел Джулиан Финч. «Я тебя люблю. Я всегда буду тебя любить», – повторял он.

Вновь пробудившись, я встала и начала одеваться к ужину. Как же здорово наконец проснуться, главное теперь – снова не уснуть. Иначе я потеряюсь и буду вечно падать сквозь землю в темноту.

За дверью вновь послышались шаги. Опять Андре, на этот раз в пекарском фартуке. «Они забрали Джулиана», – сказала она. «Ils ont pris Julien».

Ну уж теперь-то я точно не спала. Да, это реальность, это сознание. Получается, все остальные разы мне только снилось, что я бодрствую, но на самом деле…

Андре упала на колени перед моей постелью и, зажмурив свои огромные глаза, начала молиться. Мне очень хотелось ей помочь, но меня снова подхватила сонная волна и понесла прочь.

Кто-то вновь забарабанил в дверь. Вдова. «Мадам, они идут за вами!»

Я поняла, что единственный способ убедиться в том, что я не сплю, – пошевелиться, как-то себя растрясти. Я начала сопротивляться и попыталась двинуть хотя бы кончиком пальца. Ничего не вышло.

Зато оказалось, что я могу издавать звуки, могу кричать. Набрав полную грудь воздуха, я взвыла из последних сил. Наверное, в реальности у меня получился лишь жалкий стон, но этого хватило, чтобы открыть глаза.

Я вскочила с постели, думая, что по-прежнему сплю. Нет. На этот раз все, кажется, по-настоящему. Кое-как добравшись до ванной, я включила холодную воду и умылась. Затем подняла глаза и посмотрела на себя в зеркало.

– Все в порядке, – сказало лицо в отражении.

Теперь я слышала не парижский акцент Андре и не сельский говор вдовы, но свой собственный американский голос: «Все в порядке».

По-прежнему сомневаясь в реальности происходящего, я прошлась по комнате и выглянула в окно. На улице уже темнело, что вполне соотносилось со временем суток. Вернувшись обратно к постели, я проверила свои вещи: книги, которые я брала в поезд, недопитая бутылка воды, блокнот и телефон. Все на месте. Затем я оделась и на всякий случай решила потрогать разные поверхности: фарфор, шерсть, лен, железные шпингалеты на оконной раме. С каждым прикосновением ко мне постепенно возвращалась уверенность.

Я не сплю, я живая и нахожусь в настоящем дне, в отеле между Нацвейлером и Штрутгофом, у подножия гор, которые, без сомнения, являются Вогезами. С этими мыслями Ханна Колер прошла в другой конец коридора, с жутким топотом спустилась по лестнице в холл на первом этаже.

– Ужин готов, мадам, – объявила управляющая. – Я подумала, что вам понравится столик у окна.

– Нет!

Я оттолкнула женщину в сторону и понеслась к дверям, пытаясь на ходу нащупать в сумке хоть какие-то деньги. Поравнявшись со стойкой регистрации, я кинула туда бумажку в пятьдесят евро. На улице я кое-как забралась в свой белый «рено», после чего глубоко вздохнула, вставила ключ в зажигание и резко завела мотор.

Наступило время прощания. Мне было очень грустно, а Ханна – после того как мы обнялись – даже немного всплакнула. Отстранившись, она легонько сжала в руках мои запястья, а когда она заговорила, я впервые отчетливо услышал в ней американку, хотя обычно не обращал на акцент никакого внимания.

– Тарик, последние несколько месяцев я наблюдала, как ты взрослеешь и меняешься. И знаешь что? Это было круто!

– Спасибо.

– Нет, я серьезно. Мне кажется, ты и вправду начинаешь понимать, как устроен этот мир.

– Шарль де Голль?

– Не только. Скажи, почему ты решил поехать в Париж?

– Хотел убежать. Что-то найти. Не знаю. А ты как думаешь?

– Я думаю, тебе захотелось наладить контакт с окружающим миром, хотя тогда ты этого еще не понимал. Ты больше не мог целыми днями сидеть в телефоне и стал вынашивать идею: разузнать что-то о матери. Конечно, ты толком не понимал, зачем все это нужно и почему, но мне кажется, именно в тот момент ты впервые ощутил потребность в чем-то разобраться. Ты жаждал понимания.

Я слушал Ханну и чувствовал, как внутри разгорается стыд. Я не выдержал: