Ицхак Орен - Комиссия

О.: Да.

В.: Когда состоялась последняя встреча?

О.: Трудно сказать.

В.: Почему?

О.: Потому что невозможно установить, которая из двух последних встреч была на самом деле последней.

В.: Еще один парадокс. У тебя, разумеется, найдется достойное объяснение.

О.: Да.

В.: Мы слушаем.

О.: Я начну не с Агнона, а с Ицхака Кумера, героя романа Агнона «Совсем недавно», поскольку с Кумером я познакомился на несколько лет раньше, чем удостоился чести быть представленным Агнону. Открыв для себя Кумера, я написал о нем рассказ, который стал первым в серии «Похождения Биньямина Пятого». В то же самое время вышел в свет роман Артура Кестлера «Воры в ночи». Герой романа, юноша из Англии, вступает в одну из подпольных организаций, борющихся против англичан. Поскольку мой Биньямин Пятый был математиком и физиком и все его похождения совершались исключительно в плоскости науки, он прежде всего отключил Ицхака Кумера и Йосефа (героя Кестлера) от пуповины, соединявшей их с реальным миром живых людей, изобразил их, по обычаю математиков, символами и втиснул в сгусток формулы. И тотчас после этого, по обычаю физиков, принялся ставить на них опыты. Вскоре ему удалось установить, что Ицхак Кумер — это ядро атома, а Йосеф из «Воров в ночи» — вращающийся вокруг него электрон. Поместив Ицхака Кумера в центр комнаты, Биньямин запустил вокруг него Йосефа со все увеличивающейся скоростью, и в результате… вышло то, что вышло.

Через несколько лет я познакомился с Агноном лично. Когда меня представили ему, он сказал:

— А, так это ты написал рассказ об Ицхаке Кумере? А ты знаешь, что когда этот рассказ был опубликован, ко мне пришел один известный ученый и писатель и спросил: «Как это ты допускаешь, чтобы над тобой издевались?» А я ответил ему: «Один такой рассказ много дороже десяти статей обо мне».

Так завязались наши дружеские отношения. Однажды, в последний день Хануки, Агнон позвонил мне и попросил, чтобы я зашел к нему. Я пришел. Он был дома один. Из-за болезни глаз он не мог читать. Он сидел в кресле возле приемника, из которого лилась тихая музыка, и рассказывал… Рассказывал обычные свои истории: о Иерусалиме начала века, о проживавшем в нем ламедвавнике [8] Ламедвавник — согласно народному преданию, один из тридцати шести скрытых праведников, заслугами которых держится мир. , о том, что он сказал дочери шведского короля на обеде, устроенном в его честь после присуждения ему Нобелевской премии. Время от времени мы прихлебывали югославский сливовец. Свечи в ханукальном светильнике вот-вот собирались потухнуть и отбрасывали вокруг последние мерцающие отблески света. Агнон поднялся с кресла и вышел из комнаты. Довольно долго я оставался в одиночестве. Вернулся он с двумя книгами в руках. Первая оказалась «Царским венцом» Шломо ибн-Габироля с параллельным итальянским переводом, специальное роскошное издание, посвященное Ш. Й. Агнону.

— Ты, верно, любишь «Царский венец»? — спросил он

Я ответил утвердительно. Он улыбнулся:

— Вот я и принес эти книги, чтобы доставить тебе удовольствие.

К моему великому изумлению, вторая книга оказалась «Похождениями Биньямина Пятого». Меня сбила с толку необычная обложка, поэтому я узнал ее не сразу. Агнон взялся за очки, висевшие у него на шее на шнурке, надел их, раскрыл книгу, отметил в ней какое-то место и протянул книгу мне:

— Читай вслух. Вот отсюда.

Я начал читать:

«Нечто, над чем я не властен, совершается в моей комнате. В ней возникли новые круги. Раскольников из „Преступления и наказания“ бегает вокруг Платона Каратаева из „Войны и мира“. Фауст вертится на оси, имя которой Вильгельм Телль; Сирано де Бержерак описывает круги вокруг Жана Вальжана, Дориан Грей следует за Гамлетом, Гайавата отплясывает индейский танец перед Джорданом, по которому звонили колокола.

Что это? Балет?

Нет, что-то совершенно иное. Из стен выступают фигуры женщин. Некоторые из них знакомы мне, других я вижу впервые. Нора Ибсена и Линор Эдгара По, Татьяна Пушкина и Аннет Роллана. Круги распались. Ицхак Кумер пьет коктейль с Офелией, и Шифра, жена Кумера, танцует танго с Дорианом Греем. Дина, возлюбленная Йосефа, подмигивает Платону Каратаеву, и Сирано де Бержерак посылает воздушный поцелуй Аксинье, казачке с берегов Тихого Дона.

Может, это великосветский бал?

Нет, не бал. Руки Ицхака Кумера дрожат, коктейль выплескивается из его бокала и красным пятном падает на платье Офелии. Офелия вскакивает со своего места и кричит громко и отчаянно, как кричат в исторических драмах. Все окружают ее и пытаются утешить, но увещевания оказываются тщетными, и тогда в гневе и неистовстве набрасываются собравшиеся на Ицхака Кумера. Набрасываются все, без различия расы и вероисповедания, пола и социального положения, языка и национальности. Кто с мечом, кто с дубиной, кто с камнем, а кто с осколком стекла. Мужчины и женщины, аристократы и простолюдины дерутся, отпихивают, толкают и давят друг друга в отчаянном стремлении добраться до Ицхака. А тот стоит с бокалом в дрожащей руке, и в глазах его страх и удивление. Вдруг из круга нападающих вырывается Йосеф и, раскинув руки, своим телом загораживает Ицхака. Удар Сирано де Бержерака сбивает его с ног, Дориан Грей заносит нож над Ицхаком, а Фауст собственной персоной приводит в действие магический кристалл. Платон Каратаев, орудуя железным прутом, прокладывает себе дорогу в толпе собравшихся.

Да что же это такое? Суд Линча?

Нет, и не суд Линча. Вот тонким пронзительным голосом завопила какая-то женщина, к ней присоединились остальные, мужчины начали разбегаться. Паника, давка, свалка и отступление… Воздух разрезают крики:

— Спасите! Бешенство! Водобоязнь!

Ицхак Кумер метался по комнате. Глаза его вылезли из орбит, на губах выступила пена. Вся публика удрала, спасаясь, сквозь стены. Мы снова остались втроем: Ицхак Кумер, Йосеф и я. Йосеф по-прежнему был распластан на полу и недвижен. Ицхак бросил взгляд по сторонам и, увидев, что, кроме меня, никого нет, направился в мою сторону. Я отступил. Он приблизил свое лицо к моему и оскалил зубы. Ужас сковал мои члены. Но тут Ицхак повернулся внезапно на сто восемьдесят градусов, подошел к Йосефу, взвалил его себе на спину и вместе с ним покинул комнату.

Придя в себя и снова обретя способность двигаться, я вернулся к столу и занялся работой — сочинением популярной статьи, — которую вынужден был прервать из-за неожиданного нашествия гостей».

Двадцать два года прошло с тех пор, как были написаны эти строки, которые теперь, в вечер последней ханукальной свечи, я читал великому старцу. Я остановился и посмотрел на Агнона. Глаза его были закрыты, а руки сложены на коленях. Из приемника доносилась джазовая музыка, потом ее сменила реклама.