Михаил Полюга - Прискорбные обстоятельства

— Да, — охотно соглашается со мной Котик, — распяли бы Христа за милую душу!

— А вот скажи, Володя, — перехожу я на ты, что, будто условный знак, означает доверительную беседу между нами, — как ты ухитрился спрыгнуть с коллегии, где меня распинали? Знал, что готовится, и не захотел участвовать? Чего же тогда не предупредил?

— А люля-кебаб еще лучше! — оттягивает время для ответа хитрый Котик, тщательно пережевывая пищу и причмокивая, а тем временем придумывает, что сказать. — Ко мне тогда по шкурному вопросу заместитель начальника главка приехал, вопрос пустяковый — тьфу, а не вопрос! — но надо было его встретить и разрулить ситуацию. Меня Фертов и отрядил на это дело. После, разумеется, выпили водочки… Да и ты, Женя, каков! — не лыком шит. Я знал, что ничего тебе не сделают, только зря пошумят. Зато теперь молодчина! Ногой двери в кабинет шефа открываешь.

— Куда там ногой! Ты ведь меня знаешь, я наглеть не умею. Все куда банальнее: Фертов отнюдь не дурак и уже разобрался, где происки Чумового, а где глупость Курватюка. Сказал как-то: наговорили, мол, на тебя, я и поверил — как можно своим заместителям не верить! А в остальном — единственная для меня поблажка: перестал по пустякам придираться, бумаги подписывает не читая.

— Еще бы не перестал! И я бы перестал и все бы подписывал! А как же иначе? — Наклонившись к моему лицу, Котик переходит на возбужденный шепот: — Я был у Михаила Николаевича в кабинете, когда его этак неслабо опустил заместитель Генерального прокурора. Позвонил и рассказал, что думает по этому поводу. Как говорит одна моя знакомая, сделал котлету. Ну признайся, кто тебя тянет? Кто помог?

— Кому надо, тот и помог! — злоблюсь я, не отводя от хитреца взгляда: можно подумать, ты мне рассказываешь о своих ходах-выходах. — Наливай, что ли! Если уж пить, нужно держаться одной руки.

— Давно налито. Давай пей! Вторая — за друзей, — вздыхает Котик, терзаемый неудовлетворенным любопытством, и все-таки не удерживается и сокрушенно добавляет: — Злой ты стал, Николаевич! Надо быть к людям добрее и…

— И они к тебе потянутся. То-то ты добрый, а вот почему — непонятно. Например, все удивляются, зачем продвигаешь по службе этого Валентина, как его бишь?.. Кухарчука! Втолкнул в начальники отдела, а он ведь тупой. Как людьми руководить будет?

Котик недоуменно смотрит на меня: всерьез сказано или в шутку? — потом самодовольно потирает руки и хохочет:

— А зачем мне умные? Я сам умный. Мне нужны исполнительные, и чем меньше они будут думать, тем лучше.

— Да ты, как я погляжу, прожженный циник.

— Нет, я прагматик. Иначе в наше время не проживешь. Ты посмотри, что вокруг делается! Люди подвешены на ниточки, как куклы у Карабаса-Барабаса: чуть что-то не так, чик ниточку, и в камин!.. Бог и тот не дает теперь никаких гарантий! «Совковые» времена давно уже миновали, взамен настали самые что ни есть волчьи. А ты хочешь, чтобы я себе под задницу подложил мину с часовым механизмом?!

— О чем речь? Например, я никого не подсиживаю.

— Ты — нет. А руководство рано или поздно может заметить, какой ты красивый да умный, не чета мне, Владимиру Елисеевичу. Или твой тайный благодетель вознамерится — разумеется, без твоего ведома — продвигать тебя по службе. А кто из заместителей у нас самый беззащитный? То-то! Уж лучше — пусть вокруг меня воздымаются одни сорняки…

«Есть и еще один аспект, — думаю я, с тайной улыбкой наблюдая, как жадно и весело ест и пьет за разговором наш новоиспеченный Пантагрюэль, — исполнительному дураку прикажешь — так он и лоб разобьет…»

— Что ты ухмыляешься? Ну чего ухмыляешься? — тут же разоблачает меня наблюдательный Котик. — Лучше скажи, на какую меру наказания будет ориентировать суд твой Мешков относительно… — Он округляет глаза, оглядывается на дверь, ведущую в кабинет, как если бы за ней укрывался соглядатай, и едва слышно шепчет мне на ухо фамилию подсудимого.

— В тюрьму его, подлеца! Самая лучшая для него мера!

— Я серьезно. Предприниматель, исправный плательщик налогов, оступился совершенно случайно, на не совсем правильном составлении бумажек. Кто же ему подскажет!.. Преступление в экономической сфере, таких не велено сажать, государству и обществу никакой пользы.

— Не темни! Чего ты хочешь?

— Есть такая замечательная мера наказания — штраф. А еще лучше — условно. Для нас с тобой в первую очередь лучше… А?

Я многозначительно вздыхаю, а на самом деле тяну время: и без моего вмешательства вышеупомянутый предприниматель, скорее всего, отделается штрафом, но мне не хочется, чтобы Котик записал мягкий приговор суда на свой счет.

«Как бы это съехать с темы? — прикидываю я так и этак, а тем временем принимаюсь вертеть головой, разглядывая “закрома” Владимира Елисеевича. — К стене прислонена картина местного художника, судя по рамке, дорогая, в баре — виски, коньяки — всё початые бутылки… Ба, граммофон!»

И в самом деле, на столике подле холодильника пристроен красивый полированный ящик красного дерева, с резьбой и инкрустацией по бокам, с бронзовыми вставками и перепончатым рупором, раскрывшим свой зев в нашу сторону. На круге — пластинка, искусно стилизованная под пластинки довоенного времени. Рядом с граммофоном — упаковка таких пластинок, штук десять в картонной коробке. Кто же это так расстарался для уважаемого Владимира Елисеевича? Какой-нибудь верный и состоятельный друг?

— А, пустяк, подарок ко дню рождения! — небрежно отмахивается на мой вопрос Котик, хотя, судя по блеску глаз, более чем польщен, что подарок замечен и оценен по достоинству.

Вот и еще одна черта заместителя прокурора области, до поры скрытая от непосвященных: Владимир Елисеевич тщеславен. У кого лучший и самый необычный автомобиль в управе? А позолоченный мобильный телефон? А мощный ноутбук с новомодными наворотами? А смартфон? А вот еще граммофон с бронзой и инкрустацией? То-то же!

— Достойная вещица! — говорю я и подвигаю Котику пустой стакан: мол, что же ты, виночерпий?.. — А вот среди твоих приятелей попадаются такие рожи! Как бы они тебя не подставили…

— Что, «кашники» настучали? — подозрительно косится в мою сторону Котик, точно большой ребенок, всерьез опасающийся моих подопечных из службы безопасности. — Не любят они меня. Пасут. Вон дерево под окном, видишь? — на днях к чертовой матери сгорело! Тлело, тлело, а после из дупла — черный дым! Как ты думаешь, что они там установили, какой прибор? Хотели послушать? А может, и сейчас того?..

— Может. Им по роду службы положено. Давай выпьем!

— Давай! Так как же с моим предпринимателем?..

Я добираюсь до дома ближе к полуночи: на виски с кока-колой нами был положен чудесный заварной кофе с шоколадом, на душу — граммофон, Петр Лещенко (тот, довоенный) и «Ах эти черные глаза…», — в итоге жизнь показалась нам прекрасной, но ноги сопротивлялись каждому шагу, точно были закованы в кандалы.