Михаил Полюга - Прискорбные обстоятельства

За какие-то полчаса я превратился в человека, шарахающегося от внезапно качнувшейся ветки, вздрогнувшего куста, гортанно крикнувшей над головой птицы, чутко ощущающего спиной чужой взгляд, знающего, с какой стороны бьется сердце и как безысходно мечется по сосудам кровь. Если так пойдет дальше, за неделю-другую я стану душевнобольным, страдающим манией преследования, или сорвусь в штопор, и кому-то будет несдобровать: загнанная в угол крыса точно знает, где у врага сонная артерия… Почему крыса? Само по себе подумалось — или обнажилась суть моего подлого ремесла?

— Евгений Николаевич!

Черт! Только Зарипова мне сейчас не хватало!

— Здравия желаю, Евгений Николаевич! — начальник отдела по борьбе с организованными преступными группами Юрий Зарипов улыбается, точно стреляный лис: белозубо, радушно, но при этом взгляд повернут вовнутрь, и мне всякий раз мерещится, что Зарипов только кажется зрячим, а на самом деле отменно слеп.

Мы обмениваемся рукопожатиями, и я невольно улыбаюсь мысли, что так, скорее всего, обнюхиваются в соседнем дворе две задиристые собаки — деловито и настороженно. А еще в который раз думаю, что смуглолицый и черноволосый, с восточным разрезом глаз и плоским, точно продавленным от удачного боксерского удара носом Зарипов менее всего напоминает чертами лица монголоида; в управлении в шутку говорят, что он хоть и слез недавно с Говерлы, но и там был не ко двору: больно хитер и изворотлив, — и потому втихомолку зовут его «кошерным жидом».

— Суббота, Николаевич, или как?.. — с ходу берет быка за рога Зарипов, и его глазки умасливаются предвкушением маленького праздника, он явно намеревается теперь же выпить, видит во мне почетного собутыльника, и сие обстоятельство ему льстит.

Но вирус подозрительности уже пробудился во мне: подошел с тайным умыслом или мы встретились случайно? Не может быть, чтобы он ничего не знал: мальчишка Арапов знает, а подполковник милиции Зарипов — нет? Значит, темнит, соблазняет выпивкой неспроста. Вот тебе, друг ситный! — и я складываю в кармане для неудачливого соблазнителя фигу. Застолья не раз случались между нами, ибо начальственный синдром всегда был чужд мне по убеждению, особливо с людьми, к которым я расположен, — Зарипов один из таких. Однако теперь время оглядываться и искать всему, даже самому невинному и привычному для меня в прошлой, недавней еще жизни, свои побуждающие причины…

Я отрицательно качаю головой: мол, знаю, всякий раз зовешь в баню с девочками, а вместо этого заканчиваешь глубокой ночью в какой-нибудь затрапезной вонючей пивнушке — физиономией в рыбьей шелухе и пивной пене!

«Обижаете! — немедля прочитывается у того на лице. — В тот раз вышла накладка: крепко огорчило руководство, вот она, дурь, накатила и повлекла, одним словом — недоразумение, со всяким бывает… А теперь…»

Мимическая сцена вызывает у нас обоих невольный хохот: «кошерный жид» обмишуривает мещанина…

— Пить не буду, — говорю я, отдуваясь после смеха. — Изжога. А с вами ста граммами не обойдешься. Кроме того, мне через час-другой ехать за город. А какой-нибудь шумахер возьмет и выскочит на красный или, чего доброго, подрежет, и тогда поди оправдайся. Он и нарушит все, что возможно, вот только запах — от меня!

— С каких это пор, Николаевич, вы стали примерным водителем? Помнится, не так давно… А впрочем, хозяин-барин, — покоряется моему решению чуткий Зарипов.

Он, судя по всему, не слишком расстраивается отказом: у прохиндея и без меня на сегодняшний день — громадье планов. В каждом кармане у него натыкано по мобильному телефону, телефоны беспрерывно журчат, и он то гавкает в трубку, то откладывает разговор на несколько минут, то обещает скоро быть и чтоб непременно его дождались, иначе «будет, как в прошлый раз», то умильно сюсюкает и перетекает на шепот, отворачивая от меня хитрое лисье рыло.

Я же тем временем всматриваюсь, прощупываю собеседника взглядом: знает и молчит? подослан с заданием разговорить? пребывает в неведении из-за добрых, насколько возможно в нашей насквозь прогнившей системе правоохранительных органов, отношений со мной?

— Николаевич, какой облом случился у Курбатова! — внезапно хихикает Зарипов, пристраиваясь идти со мной в ногу. — Слышали или нет? Так вот, в отделе Курбатова есть опер, который наполовину негр. Имя и фамилия у опера, естественно, наши: зовут его Максим, а фамилия сохатая — Лось… Да вы его знаете, он не совсем черный, а такой — светло-шоколадный… Ну так вот, у них там была отработка по линии торговли людьми — ловили «на живца» очередного сутенера. А этот Лось, если он негр, по сутенерским понятиям ментом быть не может. Однозначно не может! Так вот, получает наш Максимка под отчет деньги на операцию, поселяется в гостинице под видом бизнесмена средней руки, — легенда у него такая, кем еще быть в наши дни негру, как не бизнесменом? Поселяется, значит, и заказывает себе через сутенера проститутку. Приводят ему девку в номер. Она, как и положено, раздевается. И тут, в самый конкретный момент, вламываются в номер курбатовские бойцы, тащат с собой сутенера и, тепленького, потрошат. Сутенер обмочился, стал сливать информацию, каяться, повел оперов в соседний номер — и там еще кого-то на этом деле повязали… Прикол в другом: пора возвращаться на базу, все сидят по машинам, а нашего негра с проституткой нет и мобильный не отвечает. Туда-сюда, мало ли чего может случиться! Вернулись ребята в номер — а они там, Максимка с проституткой, и трудятся с наслаждением!.. Хотели надавать ему сгоряча по шее, но девка за него — грудью, да и он, Лось, не кается: все равно, говорит, уплачено, что же деньгам-то пропадать даром?!

— Боевой негр! — невольно улыбаюсь я. — Одного не пойму: в чем тут облом для Курбатова? Такой уж он борец за чистоту нравов?

— В том-то и дело: кто-то слил информацию, ушло наверх, а там могут расценить по-разному — с учетом политической целесообразности, вспышек на солнце, выпендрежа перед личным составом.

— Все будет как обычно: Курбатову попеняют, а негра — как там его?.. Максима Лося повысят по службе. Борьба с торговлей людьми — дело деликатное, тонкое…

Зарипов ржет. Когда он смеется, верхняя губа вздергивается, обнажая желтые клыки, весь он становится похож на ощерившуюся гиену, и я говорю себе: таков смех прикормленного хищника, сытого, гортанно лающего, но безжалостного, когда начинается гон и идет резня. Все-таки профессия накладывает на человека отпечаток на всю жизнь. Хотя я знавал людей зариповской породы, в быту милых и обходительных. Значит, не профессия виновата — она всего лишь высвобождает то, что в тебе запрятано до срока: у хищника — жажду крови, у травоядного — жевательный инстинкт и трусость, у пернатого — жизненную необходимость укрыться на небесах…