Илья Поляк - Я твой бессменный арестант

Нежности в ДПР в чести не были. Даже нечаянно оброненное умиленное словечко о маме или папе грозило осмеянием и оскорблением. В песнях другое дело, там все дозволено.

Всеобщая суровая сдержанность не позволяла нам предаваться вслух разжижающим чувства сладеньким рассусоливаниям. У каждого за спиной осталось что-то страшное, о чем луше не вспоминать, да и сболтнешь лишнее, — неприятностей не оберешься. Здесь ничего не забывалось и не прощалось. Лишенные родителей, мы были плоть от плоти заурядными отпрысками своего времени. А в обыденном и очевидном исповедоваться не принято. К тому же голод и страх притупили чуткость к чужим переживаниям и интерес к чужим судьбам. Наши заботы простирались не дальше собственной пайки да желанных путевок в детдом.

Разоткровенничался Толик передо мной и Царем совершенно случайно.

Толик боднул подушку, не в силах совладать с предутренним сном: Юлька зудела назойливо и упорно. Уймется она наконец? Мамы нет дома, — понял Толик и решил проснуться. Протирая глаза, зашлепал к детской кроватке.

— Чего орешь, как резанная? — сонно промямлил он, словно сестренка могла его понять. — Приспичило?

В ответ Юлька наддала, и Толик послушно припустил на кухню. Сухая пеленка, рожок с молоком. Почему холодный? Не барыня, сглотнет, за то не обожжется.

Сестренка жадно поймала соску пухленькими губками и утихомирилась, смачно прихлебывая. Толик повернулся к своей постели с твердым намерением храпануть напоследок, но что-то необычное удержало его.

В комнате царил форменный разгром.

Распахнутый платяной шкаф зиял пустотой и голыми полками. Одежда, книги, фотокарточки в беспорядке валялись на полу; в изножье маминой кровати серел обезображенный вспоротый ватный матрас.

Чем-то безотчетно зловещим пахнуло от неприглядной картины разбросанных вещей. Спать расxотелось. Неожиданно Толику смутно припомнилось пробуждение среди ночи. Растормашивая его мама пыталась с ним объясниться, поручала какое-то дело. В комнате белели чужие лица. Что за гостей занесло к нам так поздно? Толик старался восстановитъ в памяти разговор с мамой, но он уплыл, как сновидение. Мальчик поплелся в коридор, подергал входную дверь: заперта, ключа в замке нет.

Хныканье Юльки отвлекло от тревожных раздумий. Морща нос, он ухватил ее за обе ножки, высоко задрал их и, как заправская нянька, быстро сменил пеленку. Приветливая мордашка с влажными голубенькими глазками озарилась беззубой плутоватой улыбкой, и словно солнышко вплыло в комнату. Склонившийся над кроваткой мальчик невольно улыбнулся в ответ.

Дети улыбались друг другу.

Пора бы маме вернуться, — неуверенно подумал Толик. — Это уж чересчур! Не предупредила, не объяснила, исчезла и с концом!

Вообще-то мальчик давно притерпелся к голосистому норову сестренки. Им и раньше случалось оставаться вдвоем, хотя сейчас забота о Юльке отдалилась на второй план. На первом плескалась тревога; что-то неясное, чуждое вторглось в их жизнь.

Глаза мальчика раздумчиво скользили с предмета на предмет и выжидательно застывали на двери. Он пытался понять, что произошло и что следует предпринять? В томительную тишину вкрадывались неровные причмокивания Юльки, потягивающей пустышку, да шорох висящих на спинке кроватки погремушек.

Побрел на кухню. Пустая, безжизненная без мамы кухня одним видом желтобрюхого примуса наводила уныние. Без аппетита пожевал хлеб и затих.

Заныла Юлька, раздраженно выталкивая соску.

— Молчала бы, не до тебя, — сердито вразумлял ее Толик.

Девочка требовала внимания, и было понятно, что она своего добьется.

— Что нужно? Пить будешь?

Холодную подслащенную водичку Юлька отвергла.

— Не пищи. Скоро мама придет, — уговаривал он сестренку и отгонял от себя мрачные мысли.

Девочка обиженно топорщила губки и верещала все громче, раздражая мальчика и мешая прислушиваться. Он ждал, что мама вот-вот хлопотливо вбежит в квартиру и принесет с собой живую суету и успокоение. Подспудно копившаяся с каждой минутой нервозность мучила Толика, незаметно передавалась сестренке, и та ревела громко и требовательно.

Мальчик ушел в коридор, здесь было потише.

Беспокойство не спадало. Воображение подкидывало нелепые домыслы: попала под трамвай; взорвался снаряд, затаившийся с блокады? Нет, конечно нет. Исчезновение мамы связано с беспорядком в комнате и ночным разговором. Если бы его вспомнить! Толик старался держаться спокойно, но пару раз все же тихонько всплакнул, жалобно, с подвывом. Тут же одернул себя: некому жаловаться.

В полдень Юлька сглотнула пару ложек вчерашней каши и допила молоко, но нытья не прекратила. Ее мокрая мордашка расплылась, покраснела, залитые слезами глаза сверкали с недоумением и укоризной. Толика она больше не признавала.

— Баю бай, — терпеливо канючил мальчишка, но прошло еще часа два, прежде чем она задремала.

Передышка. Можно спокойно обдумать, как быть дальше? Толик вытянулся на носочках и выглянул в окно. С верхотуры шестого этажа открывалось хаотическое скопление ломаных линий крыш, печных труб, каменных обрывов стен и чердачных окон. Сплошные гребни крыш простирались далеко, насколько хватало глаз. Даже внизу под окном краснела железная кровля двухэтажной пристройки, прилепившейся к их дому: мастерская по ремонту автомашин. Туда пленных немцев пригоняли работать. Нет, через окно не выбраться, об этом и думать не следует.

Глянул в замочную скважину на лестницу. Напротив виднелась обшарпанная, темно-коричневая дверь в соседнюю квартиру, где жила Клавдия Степановна с мужем, обожженным танкистом. Муж был слеп и месяцами лежал в госпиталях.

Нужно караулить здесь и позвать на помощь, как только послышатся шаги, решил Толик. Теперь он надеялся не только на возвращение мамы, но и на соседку. Он гнал прочь мысли о несчастье с мамой, но во всех других случаях она не могла забыть о них. На худой конец прислала бы кого-нибудь. Как ни напрягался мальчик, додуматься до чего-то определенного не мог, а неясность пугала не меньше самого вздорного домысла.

Пробудилась Юлька и распалилась не на шутку. Ее беспрестанный плач выводил Толика из себя. Лежать в постельке она отказывалась, и мальчик до изнеможения мотался с нею по комнате, прижимая животиком к себе, как учила мама. Присаживался отдохнуть, не выпуская сестренки из рук.

Разбросанные вещи попадались под ноги, и Толик зло отфутболивал их, а потом сгреб ногами в большую кучу за шкафом. Придет мама, отругает за безобразие, — успокаивал он себя надуманной угрозой. Надежда на ее осущеcтвление согревала мальчика.

— Наша Юлька ревушка, ревушка коровушка, будет кушать кашку. — Толик соскреб с донышка кастрюльки остатки каши и пичкал ими сестренку. Зареванная Юлька придирчиво принюхивалась, прислушивалась к чему-то своему, происходящему у нее внутри. Осознавала, что успокоительные ухищрения Толика — обман, мамы нет, и продолжала реветь. Разбушевавшуюся девочку ничем было не пронять. Она выплевывала пустышку, выплевывала подслащенную воду, и Толик отпаивал сам себя. Слезы и сопли заливали ее лицо. Безостановочный плач сестренки выматывал мальчика больше, чем таскание ее на руках. Толик пел ей мамины песенки, понимая все отчетливее, что сюсюканье бесполезно и нужно придумать что-нибудь определенное, решительное. Но ничего не придумывалось.